В.Б.Кашкин. Функциональная типология (неопределенный артикль).)Воронеж, 2001.
Список источников
Библиографический список Предисловие
Глава 6 Оглавление Глава 4 Главная страница.
Глава 5
Текстовые функции неопределенного артикля
5.1. Текстовые функции неопределенного
артикля.
Считая
текст ареной реального функционирования языковых явлений, обратимся к текстовым
факторам употребления НА. С одной стороны, именно тексты целиком приравниваются
в реальной ситуации языковых контрастов. С другой же, языковые явления в тексте
находятся в массе переплетений текстовой партитуры, Zeichenkette [Weinrich 1969: 67], обеспечивающих комплексное
действие компонентов грамматико-контекстуального комплекса, в рамках которого
только и возможно сопоставление сходных явлений разных языков. Текстовый
принцип постоянно подчеркивается и в грамматике Х.Вайнриха, который выделяет, с
одной стороны, линейность как основной атрибут текста, но далее рассматривает
интерпретацию текста как деятельность, связанную с антиципацией пресуппозиций,
как пробабилистическую деятельность [Weinrich 1989: 19-20, 24-26]. Надо
признать справедливость динамического подхода к интепретации текста, но и его
создание представляет собою также взаимную игру (interplay) интенции и антиципации инференции со стороны получателя,
то есть нелинейный процесс. Линейность же текста проявляется только в позиции
стороннего наблюдателя, точнее, фиксатора текста как продукта, как вторичного
явления в языковом (грамматическом) процессе. В то же время в партитуре этого
вторичного линейного продукта содержатся и такие ноты, которые показывают
направление движения (движения, разумеется, ментального, а не чтения текста,
скажем, в обратную сторону). Практически исключительно роль таких указателей
направления ментального движения принадлежит артиклям, и это еще один аргумент
в пользу того, чтобы начать с анализа текстовых ролей НА.
Разумеется,
интересно было бы рассмотреть функционирование НА в различных типах текстов, но
в данной главе хотелось бы в первую очередь обратиться к тем типам и жанрам,
которые (судя по предварительному обзору развития артикля в разных языках)
выказывают определенное предпочтение НА, или наоборот, предпочитают обходиться
без него. Если в основном разделе использовались в подавляющем объеме
параллельные переводы классической художественной литературы, то в данном
разделе мы обратимся к тексту сказки и стихотворному тексту (есть и пересекающееся
множество: стихотворная сказка).
5.1.1. Роль неопределенного артикля в тексте
сказки.
По мнению И.И.Ревзина, развивавшего идеи
В.Я.Проппа как в отношении артикля, так и в отношении сказки, «сказка
функционирует в коллективе как образец, парадигма связного текста, на который
носитель языка ориентируется при составлении новых текстов» [Ревзин 1975:
90-91]. Сказочный текст для всех языковых культур признается прототипом Текста
и даже моделью Языка вообще [Цивьян 1979: 345-347]. С другой стороны, именно
Н-артиклевые формы имени являются ключевыми для сказочного текста (т. наз.
термовый словарь сказки). Как указывает Вайнрих, по немногим словам с НА легче
восстановить всю сказку, чем по словам с ОА [Weinrich 1969: 66].
Структура
сказки привлекала внимание множества исследователей артикля (В.Я.Пропп,
Т.В.Цивьян, Стоян Стоянов, Харальд Вайнрих и др.). Признается, что зачин сказки,
или инициаль, ее первая фраза типа жил-был
Х является классическим примером интродуктивной референции, выражаемой
практически всегда НА, весьма часто даже и в безартиклевых языках (рус. протоартикль:
Жил да был один король...).
В качестве
опорного текста для параллельных переводов возьмем пушкинскую «Сказку
о рыбаке и рыбке», добавляя
непереводной материал по мере надобности.
Анализируя
«Le
Petit Chaperon Rouge» Ш.Перро, Х.Вайнрих начинает с соотношения количества
употреблений ОА/НА. Несмотря на несколько расширенное толкование НА (помимо НАмн.числа
сюда включается и форма de: de grands yeux, de grands dents),
получается вполне ожидаемое соотношение НА/ОА = 23/52. В анализе же текста
притчи Б.Брехта «Maßnahmen gegen die Gewalt» соотношение 3/1 в
пользу ОА. Для сравнения, в тексте Альбера Камю (в отрывке!) он обнаруживает,
что соотношение артиклей НА/ОА = 17/43, хотя далее соотношение увеличивается в
пользу ОА. Разумеется, подсчет артиклей в отрезке текста, да даже и в целом
тексте одной сказки не дает статистически корректной общей картины. Однако,
исходя из общеизвестных количественных принципов соотношения маркированных и
немаркированых членов оппозиций, и признавая (в данной паре) НА маркированным
членом, можно говорить о подтверждении общего правила.
Не претендуя
на статистическую достоверность, попробуем проверить соотношение НА/ОА/
ØA в параллельных текстах анализируемой сказки (Таблица 5.1). Количество употреблений в целом составило 99,
поэтому приводимые цифры можно с достаточной степенью точности считать процентным
выражением. Из нашего подсчета были исключены множественное число (НАмн.числа
рассматривается в одном из следующих разделов) и несколько имен, ‘теряющихся’
или ‘появляющихся’ при переводе. Например, при подсчете не принимался во
внимание пример (5.1). Не принималось
во внимание и повторение имени как стилистический прием. Притяжательные
прилагательные считались как ОА (хотя это и не однозначно).
(5.1) На него старуха не взглянула (П, РР)//
|
Not a glance
did his good wife spare// Keines Blicks
war gewürdigt der Alte// La vecchia non gli gettò neppure uno sguardo// |
La vieille ne daigna même pas le regarder// Ella
no se dignó siquiera hablarle// Ám ügyet se vet reá
anyóka// Хич не го и погледнала баба// |
|
|
англ. |
нем. |
франц. |
исп. |
итал. |
венг. |
болг. |
|
НА |
39 |
33 |
32 |
26 |
36 |
7 |
1 |
|
ОА |
49 |
50 |
51 |
52 |
52 |
42 |
42 |
|
ØA |
11 |
16 |
16 |
21 |
11 |
50 |
56 |
Таблица 5.1. Соотношение артиклей в переводах текста
сказки.
Как видим из цифр, соотношение маркированности и немаркированности в тексте
данной сказки как раз обратное среднестатистическому для сильноартиклевых языков,
что еще раз подтверждает, что система языка и текст, то есть, потенция и
реализация – не совсем одно и то же. Кроме того, и ØA, как уже было
сказано – явление неоднородное и неодинаково интерпретируемое для каждого из
сопоставляемых языков. Собственно, количественное соотношение артиклей зависит
от его длины. В минимальном тексте из двух предложений (жил-был {на}Х.
{оа}Х сделал что-то) соотношение НА/ОА = 1/1, но при продолжении
текста количество ОА с данным термом будет увеличиваться до бесконечности,
появление же новых термов будет сопряжено с употреблением НА, которые потом
сменятся ОА, и т.д. Количественное соотношение НА/ОА в динамике языка, в
тексте, таким образом, не является соотношением магических целых чисел, а находится
в пределах континуума от минимального 1/1 до возможного 1/¥. Правда, реальность языковой
деятельности все же связана не с максимумами и минимумами, а с оптимумами, где,
вероятно, и могут быть установлены соотношения этих магических чисел.
И все же,
ОА и ØA – предмет отдельного разговора. Для целей данного исследования
ОА и ØA являются скорее лишь ‘меональным фоном’, на котором
разыгрывается функциональная драма НА. Собственно корпусом исследования,
поэтому, были не все подряд фразы из данной сказки, а только те, в которых хотя
бы в одном из переводов встречается НА (как и в других разделах исследования).
Корпус
примеров, как и в остальной части, естественным образом разбился на три группы:
исключительная сфера действия НА, сфера действия других артиклей, сфера
вацилляции, относительно свободного интерпретационного выбора. Как видно из
таблицы, существенное отличие от других языков в плане распространенности НА
проявляет венгерский, практически полное отсутствие (материал только одной, при
этом стихотворной сказки!) – болгарский. Не будем пока делать далеко идущих
выводов, памятуя о континуальном принципе. Возьмем пока на себя смелость утверждать,
что имеется существенная стилистическая и функциональная ограниченность НА в венгерском
и болгарском.
Косвенные
свидетельства опасности преждевременных выводов в отношении болгарской сказки
дают материалы других исследователей. Так, Стоян Стоянов, хотя и называет
данное употребление имен ‘нечленувани’,
поскольку они называют неизвестные объекты, упоминаемые впервые, все же
приводит пример сказки, в инициали которой имеется НА (или, по крайней мере,
потенциальный или прото-НА): Едно време имало един старец. Той ходял да проси и все така
си думал... Една жена чула тия думи... Взела та омесила една пита с отрова и я дала на стареца...
Като излязъл старецът из селото,
срещнал го на пътя един човек, който бил много гладен и му
рекл... Анализируемый нами стихотворный перевод, равно как и переводы
других сказок сборника, практически не имеют даже потенциального НА. Это могло
бы навести на мысль о факультативности болгарского НА в целом, тем более, что
инициаль сказки является самым типическим из всех ‘диагностических контекстов’
(термин И.Ревзина).
Однако в
дальнейшем в нашем распоряжении оказался текст болгарской прозаической сказки с
тем же сюжетом (о рыбаке). Текстовая партитура данной сказки имеет полный
набор: с НА в зачине и при введении термового словаря (как и другие болгарские
сказки в прозе, см. далее Табл. 5.6).
Это дает возможность связать факультативность употребления НА только с определенными
стилистическими сферами.
Но
стилистические сферы являются ‘языками в языке’, подсистемами в рамках
социокультурной полисистемы, которой является язык в целом (выражение
М.Вандрушки). Поэтому понятие факультативности в отношении грамматических средств
не находится в противоречии с пониманием грамматического как обязательного.
Остается справедливым известное высказывание Якобсона о том, что языки
различаются между собой главным образом тем, что в них должно быть выражено, а не тем, что в них может быть выражено. Обязательность выражения, может быть, является
единственным критерием, позволяющим очертить сферу грамматического в языке, то
есть, по выражению цитируемого Якобсоном Боаса, сферу той части опыта, которая
обязательно выражается или остается значимо невыраженной [Якобсон 1985:
365-366]. Возможно, критерий обязательности является единственным критерием
грамматического в рамках всего опыта, включающего в себя также и когнитивную
часть, находящуюся в комплементарном отношении с грамматикой. Но если в
пределах одного конкретного языка границу между когнитивной и грамматической
сферой до некоторой степени точности провести можно, то в другом языке эта
граница будет смещена (по отношению к некоторым универсальным,
трансцендентальным ориентирам), причем часть грамматизованного опыта (первого
языка) окажется в рамках опыта когнитивного или наоборот. Но самое существенное
состоит в том, что этот потенциально-грамматический аспект опыта не растворяется
навечно в когнитивном. При независимом обратном переводе он большей частью
может быть восстановлен почти однозначно (ср. наиболее яркий пример в рамках
данной работы – группа ‘межъязыкового инварианта’ в рамках корпуса примеров).
Говоря о подъязыках, о различных языках и об универсальных основах языка
вообще, приходится признавать, что конкретный язык является лишь вариацией на
общесемиотическую тему.
Универсальный
общечеловеческий язык, таким образом, должен обладать сферой потенциально-грамматического,
реализующегося либо в явной, либо в скрытой грамматике конкретных языков (Рис. 5.1). В языке в целом, как и в
‘гуманистических системах’ (термин Лофти Заде) вообще, принадлежность возможных
элементов к нечеткому множеству потенциальной грамматики характеризуется
некоторой степенью принадлежности,
т.е. сама граница является нечеткой, континуальной [Пиотровский 1975: 209].
Определение границ и наполнения этой нечеткой сферы для исследователя лежит в
привлечении эмпирического материала возможно бóльшего объема, с одной
стороны, а с другой – в установлении функционально-прагматической детерминированности
сферы грамматики. Движение исследования должно осуществляться при достижении возможно
большего баланса между эмпиризмом и монолингвизмом первого подхода (и бесконечностью
материала!) и субъективизмом и умозрительностью второго. Истина может лежать
посередине.
Рисунок
5.1.
Соотношение грамматической и когнитивной сферы в универсальном языке и в конкретных
языках.
5.1.2. Неопределенный артикль в сказочной
инициали.
Возвращаясь
к различиям сопоставляемых языков (точнее, пока текстов определенного стилистического
ранга), будем говорить о минимальной степени грамматизации потенциального НА в
болгарском, хотя и в несколько большей степени, чем в русском. Под потенциальным
артиклем мы имеем в виду только слово типа один,
а не какие-либо иные способы передачи значения неопределенности. Если же
посмотреть на средства выражения неопределенности более широким взглядом,
включив в них, как сделал в свое время еще Г.Пауль, и такие средства, как
порядок слов и просодические явления (в данном случае интонацию и логическое
ударение) [Пауль 1960: 145-146], то в русском языке можно говорить о
‘супрасегментном артикле’. ГКК также является объединением разноуровневых
средств для выражения единого грамматического значения, и в переносном смысле
подобные явления суммативного действия разных компонентов могут быть названы
грамматической просодией.
Венгерский
перевод «Сказки
о рыбаке и рыбке» выявил несколько меньшее использование НА, чем
ожидалось, хотя в каждых случаях ‘ожидания’ имелось объяснение субъективного отступления
переводчика. Впрочем, в инициали НА все же употреблен (5.2). Чтобы избежать излишней предвзятости при оценке
функциональных возможностей НА в слабоартиклевых языках, мы проанализировали
инициали сказок в непереводных сборниках на сопоставляемых языках (см. список
источников). Первоначальный просмотр показал гораздо большую употребительность
НА как в венгерском, так и в болгарском (в одном из венгерских сборников из 64
сказок в 36 случаях в инициали употреблен НА, 21 раз ОА и 7 раз ØA; для
сравнения: в одном из итальянских сборников на 116 инициалей приходится 70
употреблений НА, 38 ОА и 7 ØA). В русском же сборнике один практически не встречается.
(5.2) Жил старик
со своею старухой у самого синего моря (П, РР)//
|
An old
man/an old fisherman lived with his good wife by the shore of the
deep-blue ocean// Lebte einst mit der Alten ein Alter am Ufer des blauen Meeres// Vivait un vieux/Il était un
viellard vivant avec sa vielle au bord même de la mer bleue// En la
orilla del mar, del mar azul vivían un viejecito con su vieja// Viveva un vecchio con la sua vecchia proprio sulla riva del mare
azzurro// Élt egyszer a kék tenger mellékén egy
apóka meg a felesége// |
Живял дядо
със своята баба край брега на морето синьо// |
Однако
простой подсчет, хотя и интересен, и подтверждает некоторые предположения, все
же не дает полной картины. Приняв ‘презумпцию употребления’ НА в инициали
сказки, попытаемся интерпретировать случаи неупотребления, отступления от
данного стандарта. В уже упоминавшемся итальянском сборнике сказок собраны
сказки о животных. ØA во всех семи случаях связан с использованием имени
собственного (Fratel Coniglietto/ Братец
Кролик и др.), которое обычно принято ассоциировать с определенностью,
равно как и уникальные имена (il Sole/
солнце, lo Spirito del Bene/ дух добра, la Morte/ смерть), составляющие 7
из 38 употребленных ОА. Из оставшихся 31 ОА один случай ситуативно-культурной
уникальности (la moglie di un contadino/
жена крестьянина, ведь для европейских культур ‘жена’ – уникальный
предмет), все же остальные – имена животных.
Рисунок 5.2. Имена людей и имена
животных в сказках.
Что
представляют собой имена животных в сказке? Пожалуй, в чем-то они близки именам
собственным (Рис. 5.2). В мире сказки
о животных животные-персонажи живут под своими родовыми именами. И в немецком
сборнике (сказки Братьев Гримм), где на 49 НА приходится всего лишь 3 ØA
и 3 ОА, все три случая употребления ОА – в сказках о животных. Нельзя, однако,
отрицать и обратной возможности, т.е. употребления названия животного с НА: C’era una volta un lupo e una volpe/ Жили-были волк и лиса, но
точно так же нельзя отрицать и возможности употребления НА с именем собственным
(во всех сопоставляемых языках): volt egy Világszép Jánossa/
Жил-был (один) Янош Прекрасный (далее по ходу рассказа, как и полагается, идет
ОА); The tale is about a Mr.Noy, a well-liked farmer, who
lived near Selena Moor/ Это сказка о некоем
господине Ное, всеми любимом фермере, который жил близко от болота Селена.
С именем собственным могут употребляться в интродукции и некоторые средства
периферии микрополя, типа определенный,
некоторый и даже один в
артиклевой функции в сильноартиклевом языке: At Axholme, alias Haxey, in ye Isle, one Mr. Edward Vicars ..., together with one Robert Hallywoll a taylor, intending.../ В Аксхольме, или
Хакси, на острове, некий г-н Эдвард
Викарс, вместе с неким Робертом
Холливоллом, портным, собирались... – подобные случаи больше характерны
для безартиклевого русского. Однако возможность употребления не равна обязательности.
Если НА в интродукции обязателен для нарицательных имен (еще раз подчеркнем,
что обязательность мы понимаем не как внешний фактор по отношению к отправителю
сообщения, а как правила соотнесения его интенции и антиципируемой инференции,
см. 1.2.5), то для имен собственных
он возможен в том случае, если говорящий не ожидает от слушающего соответствующего
понимания без такого ‘усилительного’ употребления. Употребление один вместо НА в сильноартиклевом
английском (пример выше) связано с еще бóльшим усилением по шкале
ожидаемой инференции получателя.
Кроме
того, следует отметить, что все из 30 остающихся случаев употребления ОА
представляют персонаж сказки в позиции субъекта предложения, а связь
субъектности, топикальности и тематичности с определенностью уже неоднократно
отмечалась [Ревзин 1978: 258-262]. Приведем пример интродукции двух венгерских
сказок (это свойственно не только венгерскому языку), одна из которых вводит
основной терм (главного героя) посредством конструкции жил-был {на} какой-то кто-то Volt egyszer egy nagyon
szegény cigány/
Жил-был однажды один очень бедный цыган; другая же использует
конструкцию {оа} кто-то был какой-то A
cigány nagyon
szegény volt/ Цыган был очень
беден. И в одном, и в другом случае ‘цыган’ вводится впервые, но
рематическая часть, обладающая ‘избирательным сродством’ с неопределенностью,
во второй фразе перемещается на слово ‘бедный’. Как видим, имеются и
синтаксические факторы выбора ОА/НА, взаимодействующие с общетекстовыми и
общеситуативными.
Получается,
что во всех случаях неупотребления НА в интродукции мы не увидели случаев
свободного выбора ОА или ØA (то есть выбора, мотивированного
концептуализацией ситуации как определенной); всякий раз их употребление было
связано с тем, что НА не мог быть
употреблен в этих случаях. Это значит, что есть как текстовые, так и
внетекстовые факторы употребления НА, причем к тому же факторы внеситуативные,
которые можно было бы назвать словарными. В тех случаях, когда в сказочной
инициали мы встречаем иной артикль вместо ожидаемого НА, мы имеем дело только с
внетекстовыми факторами. В то же время неопределенность как поле, как фон как
бы разлита по остальной части начала текста, она проявляется через посредство
обстоятельственных элементов, если уж субъект не может не быть определенным (C’era una
volta il lupo/ Жил-был однажды
волк). Напрашивается вывод: интродукция является типичным текстовым контекстом
для НА, даже если главный терм вводится с ОА.
Синтаксическая
структура инициали может считаться грамматизованной как по функции: введение
ремы в артиклевых языках с относительно жестким порядком слов (в безартиклевых
и в слабоартиклевых грамматизуется сам порядок слов), так и по форме:
q в некоторых языках можно наблюдать
отсутствие согласования глагола быть
в рамках этой конструкции с вводимым термом и дальнейшими глаголами, к этому
терму относящимся: итал. C’era una mamma e una figlia, che tenevano
una locanda nobile/ *Жил-был (sic!) одна мать и одна дочь,
что имели достойное жилище; C’era
tre sorelle, a lavorare in un
paese/ *Жил-был три сестры,
которые собирались работать в одной деревне; венг. volt három leány/ Было
три сестры; Volt két fiatalember/ Было
два юноши;
q
в некоторых
языках образовались безличные формы интродуктивной конструкции: болг. имало; исп. había; франц. Il y avait.
Сделанный
вывод подтверждается сопоставительным анализом нескольких сборников народных
сказок на всех сопоставляемых языках, в которых имелись не только избранные
сказки о животных или легенды о сотворении мира (где можно ожидать большой перевес
собственных имен и уникалий). Количество сказок в сборниках различно (от чуть
более 100 до 400 в венгерском трехтомнике), поэтому в таблице приведены данные
в процентах (Табл. 5.5). Во внимание
принимался основной терм сказки (главный герой) в интродукции (чаще всего
интродукцией можно считать первую фразу, если отбросить так называемые
‘присказки’). Имена собственные считались на этот раз в разделе ОА.
Числительные, больше единицы, причислялись к разделу НА. Достаточно редкие
периферийные средства также считались в
соответствующем им разделе. Следует еще раз отметить, что поле неопределенности
в начале сказки в целом имеет бóльшую ‘напряженность’: даже если
основной терм введен не НА, во всех языках наблюдалось уже указанное явление
‘разлитой по окружающему тексту’ неопределенности: Una volta il Signore e San Pietro
passarono per un campo, quando tra un filare e l’altro schizzò
fuori una lepre // Один раз Господь и Святой
Петр проходили по одному полю,
когда между одной бороздой и другой
проскочил (один) заяц. Поэтому мы не связываем появление
ОА у основного терма сказки в интродуктивной фразе (инициали) с текстовыми
факторами. Большей частью ОА в инициали связан с факторами словарными, которые
придется, таким образом, считать факторами более высокого ранга. Более подробно
о лексическом наполнении грамматико-контекстуального комплекса имеет смысл
говорить после анализа основного корпуса. Пока же признаем, что без учета
остальных факторов текстовая позиция интродукции основного терма (инициаль)
является обязательной для неопределенности при соответствующем синтаксическом
оформлении (тип жил-был).
Как видно из таблицы, в интродуктивных фразах ни один из
артиклевых языков не проявляет особых, отличных от других свойств. Даже болгарский
и венгерский, слабоартиклевые, если учитывать функциональный потенциал НА в
этих языках в целом, в интродуктивных предложениях проявляют полное единодушие
с сильноартиклевыми. Практически все случаи употребления ОА в инициали связаны
с именами собственными, уникалиями или притяжательной или ситуативной
уникальностью (в одном царстве только один-единственный царь, у одной жены только один-единственный
муж, у одного человека только одна-единственная голова), то есть, с теми
случаями, когда употребление НА могло бы привести к непониманию. Некоторое
исключение составляет венгерский: иногда употребление ОА в инициали не
нейтрализуется указанными аргументами (уникальность): Falujába tartott a kiszolgált
katona/ В деревню вернулся отставной
солдат; Egyszer egy faluban a háziasszony rajtakapta.../
Однажды в одной деревне хозяйка дома умерла. Если встречающееся
нулевое оформление можно интерпретировать как реликт прежней системы (неопределенность
выражается нулем) не только в венгерском (итал. C’era una volta marito e moglie/ Было (sic!) один раз муж и жена; болг. Живял в някое
село умен и добър старец/ Жил в
одном селе умный и добрый старик),
то появление ОА в интродукции для предыдущего этапа нехарактерно. Сомнительно
было бы интерпретировать эти факты и как стилистический прием, свойственный
более современной литературе. Будем считать это венгерской идиоэтнической
особенностью.
|
|
НА |
ОА |
ØA |
|
английский |
68,9 |
27,1 |
3,0 |
|
немецкий |
85,6 |
11,9 |
2,5 |
|
французский |
66,7 |
28,3 |
5,0 |
|
испанский |
83,6 |
16,4 |
0,0 |
|
итальянский |
88,1 (60,3)* |
9,0 (32,8)* |
2,9 (6,0)* |
|
венгерский |
82,0 |
13,6 |
4,4 |
|
болгарский |
79,0 |
17,9 |
3,1 |
|
русский |
64,0** |
18,6** |
17,4** |
* в скобках, для сопоставления, показано соотношение артиклей
в сборнике сказок о животных;
** в русском подсчитаны случаи ‘грамматической просодии’,
супрасегментных средств, связанных с определенным порядком слов
Таблица
5.1. Процентное
соотношение артиклей в интродуктивных фразах сказок на сопоставляемых языках.
Анализ
русского материала подтверждает мысль о том, что функционально-семантическая
сторона универсальной категории определенности/неопределенности принципиально
одинакова в артиклевых и безартиклевых языках. В Таблице 5.5 в графе НА условно учтены предложения с
инверсией, т.е. с порядком слов VS, с типичной интродуктивной сказочной
формулой жил-был кто-то, который,
либо просто с инвертированным порядком слов типа (с)делал кто-то, а также ряд формально бессубъектных
предложений типа (кому-то) из чего-то сделали (было сделано) что-то, т.е. учитывались предложения, обычно ассоциируемые с
экзистенциальной интродукцией. Условное неупотребление артикля и условный ОА
связаны, как и в других языках, с именами собственными и уникалиями (Ангел, Царь, Буря, Воробей Воробеич).
Как это уже указывалось ранее для артиклевых языков, именно в этих и только в
этих случаях встречается порядок слов SV, как грамматизованное супрасегментное
средство выражения определенности: Дятел красноголовый лазил день-деньской по пням и дуплам; Козел повадился в огород.
Это подтверждает лишний раз вывод о функционально-типологической
эквивалентности линейных и нелинейных средств, таких как артикли ОА/НА и некоторые
синтаксические обороты, с одной стороны, и порядок слов SV/VS.
Отсутствие
формального НА, равно как и ОА, не мешает скрытой грамматике русского языка
выражать, причем достаточно эксплицитно, универсальную категорию определенности/неопределенности.
Вопрос упирается, скорее, в принципы классификации грамматических средств:
какое из них считать собственно грамматическим, а какое нет. Многие
исследователи говорят о наличии ‘супрасегментного’ артикля в русском языке
[Категория 1979], а Г.Гийом писал об ‘оккультном’ (occulte) артикле в латыни [Guillaume 1919: 311-312]. Этот ‘вопрос о
терминах’ может решаться только с учетом двух взаимодополнительных возможных
позиций наблюдателя: монолингвистической и полилингвистической, в рамках одной
языковой системы и в рамках универсального общечеловеческого языка. Признавая
функциональную эквивалентность разных типов грамматических средств (Рис. 5.3), мы встаем на
полилингвистическую позицию. В рамках моноязычной грамматики решение вопроса
могло бы быть другим.
Выделяя
анализ и синтез, как различные способы выражения грамматических отношений, мы
ориентируемся на параметр дуалистического соотношения плана выражения и плана
содержания. Анализ: одному элементу плана выражения соответствует один элемент
плана содержания. Синтез: одному формальному элементу соответствует
полифункциональное единство.
Для супрасегментной грамматики характерно обратное: различные средства
направлены на выполнение одной функции.
Рисунок 5.3. Типология
способов выражения грамматических значений в явной и скрытой грамматике.
5.1.3.
Текстовые типы неопределенного артикля.
В предыдущем разделе была выделена первая и исходная
текстовая функция НА, связанная с самой его сущностью как интродуктивного
элемента: жил-был {на} Х. Считая эту конструкцию
‘индикатором экзистенциальности’, можно обозначить то же самое с помощью
квантора существования: $ один Х
[Ревзин 1978: 168]. В рамках текста эту функцию также называют ‘first mention’. При последующем
упоминании того же терма в тексте сказки, как и следовало ожидать, должен
появиться и появляется в анализируемом тексте анафорический ОА:
(5.3)
Старик ловил неводом рыбу,/ Старуха пряла свою пряжу (П, РР)//
|
The old
man netted fishes// Mit
dem Sacknetz fing Fisch der Alte//
Le vieux pèchait le poisson
au filet// Pescaba el viejecito con
sus redes// Il vecchio pescava con
la rete a strascio// Дядото риба
ловял със мрежа// |
Кстати, в (5.2) впервые упомянут не один только
старик, но и старуха, его старуха. В ситуативном и текстовом аспекте и старуха должна была оформляться НА в (5.2) и ОА в (5.3). Однако этого не происходит, потому что к этому моменту уже
введен старик, а старуха присоединяется к нему
посредством притяжательного прилагательного-полуартикля. Возникает вопрос
классификационного определения притяжательного элемента: выражает ли он
определенность или неопределенность? С одной стороны, ряд языков добавляет к
притяжательному прилагательному или окончанию еще и ОА (болг. своята баба; итал. la sua vecchia;
венг. a felesége),
что еще больше привязывает притяжательность к определенности. Но с другой
стороны, позиция интродукции требует НА. Объяснение этому можно дать, только
если разделить два разных фактора, смешивающихся здесь в одном
функционально-семантическом единстве: фактор текстовый (и ситуативный) и фактор
референтный. Учитывая этот последний, можно утверждать следующее: если в
текстовом отношении мы имеем дело с интродукцией, то оформление имени обязательным
в этом случае НА не допускается, если интродуцируемый референт уникален. Сама
по себе притяжательность не играет никакой роли, уникальность референта
устанавливается только в результате взаимодействия двух факторов:
притяжательности и социокультурных фоновых знаний. В иной культуре старик мог жить с ‘одной из своих жен’
(убирается социокультурный фактор). старуха
могла быть введена в другом предложении с помощью НА (убирается притяжательность
и синтаксическая связка со стариком).
Еще одно
доказательство того, что мы имеем дело с действием не унифицированного ‘правила’,
а с множественным выбором, с действием комплекса факторов, находим в одной
итальянской сказке. старуха в «Сказке
о рыбаке и рыбке» находилась в текстовой позиции вторичной интродукции
(как ‘принадлежащая’ старику).
Если же уникальный объект поставить в позицию первичной интродукции, ‘столкнув’
два фактора выбора? Уникальный объект и в этом случае неспособен принять
Н-артиклевую форму: C’era una volta la madre di un figlio/ Жила-была
однажды мать одного сына.
Интересно, что для второго употребления автору уже недостаточно простого ОА, используется
более сильное указательное местоимение: Questa madre mandò questo figlio a studiare da un monaco/ Эта мать послала этого сына учиться к
одному монаху.
Примеры first mention не ограничиваются вводом
основного терма и зачином сказки вообще. С помощью НА вводится и новая ‘декорация’,
setting, (5.4), и новый терм для следующего акта: When he had filled the barn there came a locust through the hole in the top and fetched one grain of corn
(Сказка без конца).
(5.4) В
третий раз закинул он невод (П, РР)//
|
A third
time the net sank in the
waters// Une troisième fois
il jeta le filet// Egli buttò la rete una terza volta// |
Во всех
случаях первого упоминания следует обратить внимание на тот факт, что и основной
терм, и элемент декорации вводятся не только с помощью НА. Структура
высказывания при интродукции выглядит, в общих чертах, следующим образом: $ {на}Х [,Det], или, проще говоря, жил-был{на}Х [, который...],
или жил-был {на} какой-то
Х, то есть, включает в себя определение. В рамках интродуктивного высказывания
мы движемся от выделения дискретной единицы из множества к определению ее
качественных характеристик. Можно даже предположить, что употребление НА без
определительного продолжения было бы неполным.
Определительная
функция артикля (точнее, сейчас уже потенциально-определительная) связана и с
синтаксической его мотивировкой, с синтаксическим его происхождением, и с
позицией определения: какой-то Х = один Х = {НА} Х. Семантически же НА имеет динамическую направленность:
стремление от понятия отделения, отдельного, единицы в количественном аспекте
(в центробежном смысле) – к понятию определения, частного, единицы
качественного (в центростремительном смысле). Центростремительная единица в
конечном итоге, т.е. далее в тексте превращается в форму с ОА. Первоначальное
упоминание разделяет саму единицу и ее характеристику, вторичное дает единицу и
характеристику свернуто (характеристика подразумевается).
(5.5) Пришел невод с одною рыбкой, с непростою рыбкой, –
золотою (П, РР)//
|
This time he caught a little fish/ And came up with one fish in it// Sie, da brachte das Netz ihm ein Fischlein// Et le filet revint
avec un poisson d’or// trajo la
red un pececito// tornò
indietro la rete con un pesciolino//
egy kis hal ficánkol
benne// изтеглил с мрежата едничка
рибка// |
(5.6) Перед ним изба со светелкой, с кирпичною, беленою трубою, с дубовыми,
тесовыми вороты (П, РР)//
|
In its place – a
brand new izba with white-washed,
brick-work chimney// Vor ihm steht ein
Häuschen mit Erkern// Devant
lui, une izba, avec claire
chambrette// Ante él hay una
izba, y un cuartito muy claro// davanti a lui è una casetta con una camera dalla
grande finestra// |
Szép parasztház,
fényes ablakokkal állt elötte// вижда дядо спретната къщурка с тухлен комин// |
Зададимся
вопросом: а что же, собственно, является неопределенным в случае употребления
НА? Сам референт, насколько это можно увидеть в предыдущих и в других примерах,
является вполне определенным объектом. Более того, употребление НА с
практически неизбежным определителем нацелено как раз на определение этого
референта в дальнейшем. Поставим вопрос более узко: для кого из участников
коммуникативного акта является определенным этот референт? Очевидно, что в
интродукции референт является определенным для отправителя и неопределенным,
точнее, определяемым для получателя сообщения. Один из переводчиков даже
вступает в разговор с получателем: Что
же, пред ним царские палаты// And what
do you think? A palace.
Интродукция
термов сказки и элементов нового сеттинга производится путем раздельного определения:
‘неопределенный
Х, который определяется так-то’. Рассказчик сказки (который знает ее
наперед) представляет впервые читателю (а тот еще не знает) данный референт.
Это было бы справедливо, если бы изба
встретилась один раз, однако в тексте сказки перед этим уже встречались еще три
избы с НА (правда, не во всех
переводах).
(5.7) Поклонись ей, выпроси уж избу (П, РР)//
(5.8) Избу
просит сварливая баба (П, РР)//
(5.9) Так и быть: изба вам уж будет (П, РР)//
|
|
(5.7) |
(5.8) |
(5.9) |
(5.6) |
(5.10) |
|
|
венгерский |
ØA |
ØA |
ОА |
ØA |
ØA |
|
|
болгарский |
ØA |
ØA |
ØA |
ОА |
ØA |
|
|
итальянский |
|
|
ОА |
|
|
|
|
французский |
|
|
|
(ОА)* |
|
|
|
*
только один из вариантов, в
остальных – НА |
||||||
Таблица 5.2.
Артикли в переводах слова ИЗБА.
Таким образом, референт избы
в (5.6) читателю уже известен, или
отчасти предсказуем, начиная с (5.7).
Может быть, именно поэтому в части переводов (5.8) в некоторых языках ‘прорывается’ на поверхность ОА: итал. Sarai esaudito: avrete la casetta; венг. Meglesz, amit
kértél, a
parasztház. Но в то же время, некоторые переводы в (5.7) и (5.8) ‘отступают’ к полной неопределенности и ‘размытости’
ØA: болг. кланяй се, къща поискай!// къща иска свадливата баба; венг. S
kérj a haltól módos parasztházat!//
Zaklat engem módos parasztházért. В переводах на сильноартиклевые
языки практически во всех приведенных примерах имеется НА, функциональная
вариация наблюдается лишь в венгерском и болгарском (Табл. 5.6). Но именно эти параллели позволяют ‘разрéзать’
функциональный потенциал НА на отдельные типы.
Приведем
также и пятый случай:
(5.10) Выпросил, простофиля, избу! (П, РР)//
|
So you begged a great boon, a low izba!/A cottage//
Warst so dumm, nur ein Haus zu
begehren!// C’est une izba,
benêt, que tu as demandée// si te dio, papanatas, una isba// ha chiesto una casetta questo grullo!// |
Parasztházat tudtál csak kivánni!// Само къща
ли, глупчо, измоли?// |
В чем же
разница всех пяти приведенных ситуаций появления слова изба? В (5.7), (5.8)
и (5.9) изба еще не существует, это не конкретная, вводимая в рассмотрение
изба, а изба вообще, изба
‘в будущем времени’. Болгарский и венгерский, кроме (5.9), употребляя ØA, бросают несфокусированный взгляд
вдаль, в будущее, в возможный мир. Это – потенциальная изба, обобщенная изба,
что отчасти подтверждается параллелями с родовым ОА в некоторых переводах.
Логическая
структура при исполнении НА оптативно-прогностической функции выглядит так: хочу (полагаю),
чтобы $ {на} Х. И синтаксически, и исторически
данный тип отстоит от центральной функции НА (экзистенциальная интродукция) по
крайней мере, на один шаг, и не во всех языках однозначно связывается с НА.
Аналогичная картина со словом корыто (текст не приводится). Общая картина неопределенности
‘взрывается’ определенностью на том же этапе, что и с избой: 1) пожелание/просьба; 2) косвенная просьба; 3)
обещание; 4) введение; 5) упрек; 6) обобщение (В корыте много ли корысти).
1 и 2 этапы проявления корыта
связаны с оптативно-прогностической функцией, 3 – с конструктивно-прогностической
(обещающий уже имеет определенный образ будущего референта). 4 – собственно
первое упоминание с реальным объектом ‘перед глазами’. На этапах 5 и 6
происходит обобщение качеств всех корыт в принципе: если 1 = какое-нибудь корыто, то 5 = любое корыто, каждое корыто. Здесь мы имеем дело с репрезентативно-эминентной функцией,
где возможно смыкание со сферой ОА в родовом смысле (Выпросил, дурачина, корыто!).
|
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
|
|
венгерский |
ØA |
ØA |
ОА |
ОА |
ОА |
? |
|
|
болгарский |
ØA |
ØA |
ØA |
ØA |
ØA |
? |
|
|
(английский)* |
|
|
притяж. |
ОА |
|
|
|
|
(немецкий)* |
|
|
|
ОА |
|
|
|
|
(французский)* |
|
|
ОА |
ОА |
|
|
|
|
(испанский) |
|
ØA |
ØA |
притяж. |
|
|
|
|
(итальянский) |
|
|
ОА |
ОА |
|
|
|
|
* только
один из вариантов |
|
|||||
|
? перевод
с индивидуальной ‘вариацией’ |
|
|||||
Таблица 5.3.
Артиклевое оформление слова КОРЫТО в переводах.
Обратим
внимание еще на один момент. Примеры (5.7),
(5.8) и (5.9) относятся к
текстовому уровню Besprechung (прямая
речь персонажа), а (5.6) – к уровню Erzählung (рассказ автора), по терминологии
Х.Вайнриха. О чем же рассказывает автор? ‘Перед ним’ – это перед читателем?
Нет, изба появляется перед персонажем, перед стариком, читатель уже слышал об
избе. Таким образом, мы вовсе не участвуем в диалоге автор – читатель, но
смотрим на мир глазами персонажа через посредство слов автора, аналогично
несобственно-прямой речи (по Бахтину).
Отвлечемся
от текста сказки и рассмотрим последовательность использования артиклей со словом
офицер в отрывке из «Пиковой дамы». К моменту появления
Германна под окнами дома графини ***ой читатель уже знает и его самого, знает и
о факте его появления в этом месте, однако в большинстве переводов употреблен
НА:
(5.11) Вскоре на одной стороне улицы показался
молодой офицер (П, ПД)
|
A few moments afterwards... a young officer
appeared// Bald darauf kam... ein
junger Offizier hervor//
Bientôt... parut un jeune officier// Poco después...
torció la esquina un joven
oficial// Ben presto...apparve un
giovane ufficiale// Az utca
másik oldalán... hirtelen egy
fiatal tiszt tűnt föl// |
Скоро на едната страна на улицата... се зададе млад офицер// |
Вслед за
этой интродукцией офицер
употребляется с ОА. Хотя с Германном мы знакомы буквально с первых строк, но в
данной декорации он появляется впервые. Но и через две страницы, в той же главе
и практически в той же декорации, но позже офицер
вновь оформлен НА – «два дня после
вечера, описанного в начале этой повести, и за неделю перед той сценой, на
которой мы остановились»:
(5.12) Однажды Лизавета Ивановна, сидя под
окошком за пяльцами, нечаянно взглянула на улицу и увидела молодого инженера, стоящего неподвижно и
устремившего глаза к ее окошку (П, ПД)//
|
she caught sight of a young officer/a young man// und bemerkte einen
jungen Offizier/einen jungen Genieoffizier// elle aperçut un jeune officier/un officier de génie// y
vió a un joven oficial de ingenieros// e vide un giovane ufficiale del genio// és észrevett egy fiatal mérnökkari tisztet// и видя един млад инженер// |
НА перед офицером может появиться только в том
случае, если мы смотрим на мир глазами героини. Далее офицер употребляется однозначно с ОА. Для кого же был
неопределенен офицер в (5.12)? Для читателя? Нет, для него
введение офицера произошло
раньше, еще в (5.11), если не
говорить о том, что с Германном мы познакомились намного раньше. В (5.11) мы увидели Германна в новом
сеттинге и в качестве как бы нового референта, еще не определили его, не взяли
в фокус на момент высказывания автора о его появлении в пределах новой декорации.
В (5.12) же офицер/инженер неопределенен для Лизаветы, и мы смотрим,
точнее, автор хотел, чтобы мы смотрели на данную декорацию и вводимые термы
глазами героини.
Таким
образом, артикль и НА, в частности, в рамках текста, в текстовой своей функции
предстает как средство выражения относительности точки зрения. Понятие ‘точки
зрения’ (point de vue de l’esprit)
было использовано еще дю Марсэ. По его словам (и это в эпоху рационализма!)
артикли и полуартикли (метафизические прилагательные) обозначают не физические
качества объектов, но только лишь точки зрения разума, различные стороны, с
которых разум рассматривает то или иное слово [du Marsais 1769: 417]. НА вводит
новую точку зрения (иногда на тот же объект, представляемый в качестве иного
референта), это может быть точка зрения автора = говорящего = отправителя
сообщения, либо читателя = слушающего = получателя сообщения, либо героя =
третьего лица. Теории, объясняющие артикль без учета еще одного ‘пассивного’
участника речевой ситуации – третьего лица – оставляют за кадром мотивацию
целого ряда употреблений НА. Рассмотрение речевой ситуации вообще с принятием в
расчет только двух участников сводит все языковые проявления к диалогу и к
текстовой сфере Besprechung.
При
рассмотрении базовой речевой ситуации, помимо автора высказывания, необходимо
учитывать и получателя, но получатель сообщения отражается в высказывании
опосредованно, через антиципацию его инференции говорящим. Непосредственный
получатель, как слушающий, понимающий – это собственная, активная роль
получателя сообщения, другая роль в ситуации. В выборе говорящим того или иного
артикля играет роль не сам слушающий, а то, как оценивает его потенциал
говорящий. Третье лицо также участвует в выборе артикля опосредованно, дважды
опосредованно: через участие автора (через его замысел) получатель сообщения
вынужден смотреть на мир, точнее, на его часть, на одну из ‘декораций’, глазами
третьего лица – героя.
Интродуктивная
функция артикля, таким образом, предстает в текстах, в речевых произведениях, в
трех ипостасях: собственно первое упоминание автором, первое упоминание автором
для получателя в новой декорации и первое появление перед глазами персонажа.
Границы между разновидностями интродукций проходимы.
Помимо
интродуктивной функции, анализ текста «Сказки о рыбаке и рыбке» выявил
еще некоторые особенности функционирования НА в рамках текстовой партитуры.
Обобщающее значение уже появлялось в наших примерах, обратимся еще к одному (5.14), где фигурирует один из главных
термов, рыба. Однако перед этим
отметим, что рыба появляется в
тексте сказки несколько раз (в соответствии с описанными выше способами
интродукции). Но после всех описанных выше интродукций рыба появляется еще раз и опять в интродуктивном контексте (5.13). Для автора, читателя и
старика-героя на этот момент рыба уже определена. Подключение же нового
персонажа, старухи, заставляет говорящего-старика и нас, через ряд
опосредований, учитывать и ее информационный потенциал. Вероятно, такое ‘снятие
определенности’ может происходить до бесконечности, как до бесконечности может
увеличиваться и степень опосредованности взгляда на декорацию, степень
отдаленности от исходной пары ‘автор-читатель’, степень несобственности прямой
речи. Старик мог бы рассказать о появлении рыбки еще кому-либо, или же старуха
может рассказать кому-либо пятому и т.д. При этом всякий раз герой Х-ого
порядка будет смотреть на новый для него сеттинг, что отразится либо в
высказывании героя предыдущего порядка, либо в высказывании самого автора, –
отразится через Н-артиклевую форму имени.
(5.13) Я сегодня поймал было рыбку, Золотую рыбку, не простую (П,
РР)//
|
Today I netted a
strange fish/an extraordinary fish,
a golden fish// Heute hatt ich ein
Fischlein gefangen, Ein gar seltenes Fischlein, ein goldenes// J’ai
failli aujourd’hui attraper un poisson/un merveilleux poisson d’or// Hoy cogí un pececito entre las redes, pero no como todos, de oro era//
Oggi ho pescato un pesciolino, un
pesciolino d’oro, non comune// Egy kis
hal akadt ma a hálómba, de nem akármilyen hal:
aranyhal// Хванах днес една рибка,
не каква да е рибка – златна// |
(5.14) Удивился старик, испугался: Он рыбачил
тридцать лет и три года И не слыхивал, чтоб рыба говорила (П, РР)//
|
But never once heard a fish talking// (Und hörte doch nie einen sprechen//Il n’avait entendu oncques poisson parler//) y nunca oyo decir por estas tierras...
que un pez pudiera hablar de esta
manera// e non aveva mai sentito parlare un
pesce// |
De még nem hallott halat beszélni// пръв път чувал, че риба говори// |
Поскольку
к этому моменту и автор, и читатель, и сам старик уже давно ‘перешли на ОА’, а
никого больше в пределах данной декорации нет, сама золотая рыбка не может быть
референтом данной рыбы, хотя и
она имеет отношение к этой фразе. Однако решение подсказывают нулевые артикли в
болгарском и венгерском, а также в одном из французских (il n’avait ouï dire que poisson
parlât), периферийные средства в некоторых вариантах (немецкий, англ.
he had never seen one that talked). ‘Абстрактность’ + ‘один из класса’ = типичный
случай родового НА, или, точнее, репрезентативного (или эминентного, в
отдельных случаях) НА.
Обобщающая
функция НА прослеживается и в ряде других примеров с разными оттенками. В (5.15) называемый объект, старуха, не появляется вновь для героя
какого-либо порядка. Речь идет об изменении ее качественного состояния,
референтом здесь является ее новая качественная сторона, новая (прогнозируемая)
классовая принадлежность (как в социальном, так и в языковом смысле). НА здесь
ближе к центростремительному понятию единицы, единицы как качественного
единства. Важно также отметить и динамический момент у второго имени, дворянка (прогностика, а не презентация
уже имеющегося): причисление к классу, а не выведение единицы из класса.
(5.15) Воротись, поклонися рыбке: Не хочу быть
черною крестьянкой, Хочу быть
столбовою дворянкой (П, РР)//
|
I will not be a
plain peasant woman, Let him make
me a high-born lady/a poor peasant... a lady of high nobility// Eine
Bäuerin will ich nicht bleiben, eine
Edelfrau will ich nun werden!// non voglio più essere una misera contadina, ma una nobile
d’alto lignaggio// |
Point ne veux être vile paysanne, Je veux être dame
noble de haut lignage!/simple paysanne... noble dame// Nem akarok lenni parasztasszony, Inkább előkelő nemesasszony// не ща да съм проста селянка, искам да бъда знатна дворянка// |
|
que ya no quiero ser mísera rústica, sino una noble de altas ascendencias// |
|
Обобщающее
употребление иногда называют нереферентным. Подобный термин уместен, если
референт отождествляется с реальным объектом, а не с его ментальной
репрезентацией. Референт оформленного артиклем имени имеется всегда, однако он
может отражать либо вводимый в рассмотрение реальный объект, либо обобщение,
направленное в сторону класса объектов. В этом плане НА приближается к сфере
родового ОА, однако, если имя с родовым ОА обозначает как бы весь класс
целиком, то Н-артиклевая форма имени выделяет репрезентанта класса, поэтому обобщающую
функцию НА можно было бы называть также экземплярной (противопоставляя ее обобщающе-родовой
функции ОА). В (5.16) заметен
центростремительный момент, наука
представляется как отграниченная порция опыта, по своим качествам причисляющаяся
к классу ‘наук’. Параллели с ØA и ОА и сравнительная конструкция в одном
из переводов (нем. als Lehre) только
подчеркивают абстрактность понятия.
(5.16) Впредь тебе, невежа, наука (П, РР)//
|
Let that be a lesson to you// Legalább egy tanulság a vége// |
Wird in Zukunft als Lehre dir dienen// От днес да си имаш добра наука// |
L’hai avuta la
lezione// |
(5.17) Вот неделя,
другая проходит (П, РР)//
|
A week/One week
went by, then another// Eine Woche
verstreicht und die zweite// Passe une
semaine, puis une autre/Une ou
deux semaines se passent// Y
pasó una semana, y luego
otra// Ed ecco passa una settimana,
ne passan due// Eltelt egy hét,
jött utána másik// |
Не щеш ли, минала седмица,
друга// |
(5.18) Не дерзнул поперек слова молвить (П, РР)//
|
Sprach kein einziges
Wörtchen dagegen// il n’ose
proférer une parole lа
contre/ risquer de parole contraire// ni solo una palabra de protesta// no si azzardò a dire una sola parola// |
Árva szóra
sem nyitotta ajkát// не дръзнал дума напряко да каже// |
В (5.17) и (5.18), казалось бы, имеется реальный, а не обобщенный референт слова, а тем более недели. В последнем случае НА ближе
всего к своему исходному лексическому значению протоартикля, к счетному
значению единицы. Это и не интродукция, и не прогностика, и не совсем
обобщение, хотя именно репрезентативная, экземплярная функция ближе всего
подходит к данному употреблению, ведь имеется в виду неделя как единица членения времени, слово как единица членения речи, т.е. как экземпляр, для
которого его количественная сторона становится качеством, что и дает
возможность использовать его как единицу измерения.
Итак, в
рамках текста наблюдаются две основные функции НА: интродуктивная и обобщающая.
Однако эти глобальные функции имеют и подтипы, благодаря взаимодействию
составляющих их минимальных смыслов. Количественные и качественные моменты
отражены в двух сторонах понятия единицы: центробежном и центростремительном,
динамика же проявляется в прогностическом употреблении и в презентации
наличествующего объекта-референта. На пересечении этих параметров можно
выделить следующие типы текстовых употреблений НА-форм:
q
$ {на}Х
: 1 vs. ¥ – центробежная
интродукция;
q
(там) $ {на}Х, который:
1 vs. 0 – центростремительная интродукция;
q
хочу, чтобы $ {на}Х (любой)
– центробежная прогностика;
q
хочу, чтобы $ {на}Х, который
– центростремительная прогностика (внетекстовая катафора);
q
" Х ® {на}Х – репрезентация: экземплярная
(центростремительная) и счетная (центробежная).
Следует
сказать, что построению текста способствуют только две стороны артиклевой функциональной
семантики: интродукция и прогностика, тем более что эти две стороны не только
влияют на построение текста, но и вытекают из него. Интродукция открывает сами
тексты, новые сеттинги или элементы этих ‘декораций’. Прогностика в тексте
предсказывает возможные сеттинги или указывает вакантные элементы сеттингов.
Репрезентация (счетность и экземплярность) собственно текстовой роли не играют,
это – чисто логические, внетекстовые функции.
5.1.4. Неопределенный артикль в стихотворном
тексте.
Стихотворный текст отличается бóльшим
разнообразием и несводим к одной более или менее структурированной форме, как
это можно было видеть на примере сказки. Более того, у нас было сильное
сомнение в самой возможности и целесообразности грамматического сопоставления параллельных
стихотворных текстов. Существует миф, что стихотворный перевод в наибольшей степени
удален от первоисточника, наиболее подвержен произволу авторского субъективизма
и т.п. Реальный материал, однако, довольно быстро убеждает в обратном. Несмотря
на существенные расхождения в плане образном (что выходит за рамки данного
исследования), исследованные параллельные переводы стихотворных источников
проявили удивительное единообразие в отношении распределения изучаемых языковых
явлений, т.е. артиклевой (и вообще грамматической) части партитуры текста.
Достаточно привести пару примеров, в которых все переводчики (кроме
болгарского, о причине этого будет сказано отдельно) в унисон употребляют НА:
(5.19) По небу полуночи ангел летел (Лермонтов)//
|
An
angel was crossing the
pale vault of night/One midnight an
angel flew over the sky// Um Mitternacht flog, flog am Himmel entlang Ein Engel/ Am Mitternachtshimmel flog
hoch am Zenith Ein Engel// A l’heure
de minuit, fendant l’azur des cieux,
Un ange murmurait// Un angelo
andava pel cielo notturno// Szegdelte
egy angyal az éji eget// |
|
Чист ангел в
небето среднощно летял// |
(5.20) Есть в мире сердце, где живу я//
|
There beats a
heart wherein I dwell// die Welt besitzt ein Herz noch, wo ich wohne!// il est au monde un cœur Où je vis/ Un cœur où vit encore ma
vie// c’è ancora un cuore
ove son viva/ vi è nel mondo un
cuore, nel quale io vivo// S még élek én egy tiszta szívben// |
Разумеется,
в стихотворной части корпуса наблюдались и расхождения в употреблении артиклей,
но аналогичные расхождения имеются и в прозаическом материале. Разница между стихотворным
и прозаическим материалом наблюдалась в двух пунктах:
1)
практически полное отсутствие един в болгарском материале:
(5.21) Он душу младую в объятиях нес / Для мира печали и слез (Лермонтов)//
|
He carried a
soul in his arms, a young life/a
babe’s soul// Er trug eine junge Seele/ eine kindliche Seele// Il portait radieux dans ses bras
caressants Une jeune âme au monde// Un’anima giovane in braccio portava//
Vitt arrafelé ... egy lelket
a karjaiban// |
Към мрачния свят на печал и лъжа той носел невинна душа// |
(5.22) И шестикрылый серафим на перепутье мне явился
(Пушкин)//
|
And saw a
six-winged seraph loom/A wingйd seraph ‘fore me stood// als sich neigte Ein sechsflügliger Seraph
mir// Lorsq’un séraphin а
six ailes m’apparut soudain dans les airs/ et quand un séraphin/ Un
séraphin dans sa splendeur Se présenta à ma
détresse// Un serafino
apparvenni/ e un serafino a sei
ali mi apparve ad un bivio// S egy fordulón elémbe toppant Egy hatszárnyú szeráfi lény/
Mezítlen karddal, fénylő pajzzsal Elémbe
állt egy égi angyal// |
и ангел
шестокрил със власт над моя кръстопът разсъмна// |
исключение составляет
разве что счетная функция:
(5.23) И славен буду я, доколь
в подлуном мире жив будет хоть один пиит
(Пушкин)//
|
and my sublunar fame will dwell as long as there is one last bard alive/ as long as under heaven one poet yet remains alive/ so long the glorious fire Of
poesy flames in one single
scutcheon// solang auf Erdenbreiten Man einen
einz’gen Dichter preist//
tant qu’ici-bas vivra, Fût-il seul au monde, un poète/ un seul
poète existera/ qu’un poète survive/ un
poète encore chantera/ Fut-ce un
seul poète vivra//
fino a quando in questo mondo sublunare sarа vivo sia pure un solo poeta// Nevem dícsőn ragyog tovább,
amíg e földön egyetlen
költő lantja szól/ amнg a földi téreken lenn
Költő csak egy is dalra kél// |
и славен ще съм аз, додето във всемира е жив поне един поет// |
иногда к болгарскому
ØA прибавляется ØA в венгерском или ином языке:
(5.24) Белеет парус одинокий В тумане моря
голубом!..(Лермонтов)//
|
Amid the blue haze of the ocean a sail is passing, white and frail/ A lone white sail
shows for an instant Where gleams the sea, an azure streak// Weiß
glänzt auf blauer Wasserwüste ein
Segel fern am Himmelsrand// Ein
weißen Segel weit vom Strande In blauen
Meeres Einsam-keit// Une voile apparaît et blanche et
solitaire Sur la mer azurée, en un loin-tain brumeux//
Blanquéase un velero
solitario Entre la bruma azul del mar// |
Самотен кораб
се белее сред сини морски ширини.../ Самотен кораб се белее на тъмен морски кръгозор/ Самотен кораб се белее далече в синьото
море// Biancheggia vela solitaria
Del mare nell’azzurra bruma// Távol a kék ködben
fehéren magányos vitorla
ragyog// |
2) более
частое, по сравнению с прозаическим материалом, представление главного терма основного
словаря стихотворения (лирического терма) как уже сфокусированного по воле
автора (перевода), т.е. как определенного в рамках интродуктивного предложения.
В (5.25) переводчика поддерживает и
контекст ‘единственности’, и порядок слов SV в оригинале (а не VS, типологически
соответствующий неопределенности). В некоторых переводах даже появляется имя
собственное: Анчар – злокобен часовой
– бди сам във цялата вселена// Antiar,
a sentry grim and dreaded, Alone in the universe Stands// Antchar se dresse, ménaçant, Tout seul//. И все
же один из переводчиков предпочитает представить данный терм не как уникалию, а
как представителя класса: Like a dread
sentry an antiar, From all the world
stands isolated//.
(5.25) В пустыне чахлой и скупой,/ на почве,
зноем раскаленной,/ Анчар, как грозный
часовой / Стоит – один во всей вселенной (Пушкин)//
|
there stands the
awesome Upas tree// Steht
furchtbar Schildwach’ der Antiar// L’antiar, comme une redoutable sentinelle, se dresse, seul dans
l’univers// l’antiar... se dresse
unique dans la création/ L’antchar,
seul, se dresse en l’azur torride// l’Ančar
sta solo in tutto l’universo// Őrt áll a rémes Antiár,
örök magányban, elhagyottan// |
Субъективная
интерпретация лирического терма переводчиком имеет различную системную ценность
в сильноартиклевых языках по сравнению со слабоартиклевыми. В слабоартиклевом
болгарском ØA связан с выражением не только абстрактной
несфокусированности, но и вообще неопределенности, и поэтому отсутствие НА в
интродуктивных предложениях в болгарском стихотворном тексте означает
отсутствие данного средства в рамках подсистемы стихотворного стиля (аналогии в
истории сильноартиклевых языков). Отсутствие же НА в сильноартиклевом языке
(иногда) – это стилистический прием, конкретное употребление, а не ‘правило’
данного стилевого регистра. Стилистическим приемом можно считать и употребление
(иногда) ОА в интродуктивной фразе стихотворения, приемом ‘уникализации’:
(5.26) Ночевала тучка золотая / На груди утеса-великана
(Лермонтов)//
|
The
little golden cloud that spent the
night upon the breast of yon great rock// |
By
a cliff a golden cloud once lingered// Schlief ein goldnes Wölkchen/ Nächtens ist ein Wölkchen// Una nube dorada descansaba//
Elszunyadt egy arany fellegecske kebelén a
sziklaóriásnak// |
|
Облаче прекрасно пренощува/ Облаче златисто пренощува// |
|
Что
касается типов интродукции, выделенных на материале сказочных текстов, то в
стихотворном тексте, где высказывание часто осуществляется только от первого лица,
интродукция переносится с основного лирического терма (Я) на объекты действия
или обстоятельства. Интродукция при этом проводится ‘по всем правилам’, т.е. (там) $ {на}Х, который
(или какой-то):
(5.27) Я памятник себе воздвиг нерукотворный (Пушкин)//
|
Unto myself I reared a monument not builded/ By hands / A monument I‘ve raised not built with hands// Ein Denkmal baut ich mir, wie
Hände keins erheben// J’érige un monument qui n’est pas de mains d’homme// J’érige un monument superbe, immatériel// Para la eternidad me elevo un monumento// Io mi sono innalzato un monumento ideale// |
В силу
известных причин в поэтическом тексте встречается намного больше случаев НА-форм
в репрезентативной функции. Ярко выделяется уже упоминавшаяся
сравнительно-экземплярная функция как
{на}Х:
(5.28) Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный Узору
надписи надгробной На непонятном языке (Пушкин)//
|
Like a relic Of some long dead and
vanished age/ the design of an
entangled gravestone line// (den
Zeichen auf einem Grabstein zu
vergleichen//) Tel, sur une tombe, gravé, un grimoire en langue illisible// ed
eguale a un iscrizione
sepolchrale in una lingua sconosciuta/ simile al ricamo di un’iscrizione sepolchrale in una
lingua incomprensibile// Mint ismeretlen nyelvbe zárva egy megfejtetlen sírirat// |
(5.29) Как звук ночной в лесу глухом (Пушкин)//
|
As... or
in the timbered night a cry// Wie
nachts ein Ruf im Waldrevier// comme un cri de la crainte La nuit dans un
taillis profond/ Comme un bruit,
la nuit, dans un bois// come in un bosco un mormorнo// come un
suono notturno in un sordo bosco// |
В
слабоартиклевых языках сравнительная конструкция также является ‘слабым местом’
в функциональном потенциале НА: венг. Mint
hang, mely bús fák
közt eseng?// (5.30).
Отклонения от обычной артиклевой партитуры связаны с большей абстрактностью,
‘понятийностью’ поэтических образов. В связи с этим возможен не только нулевой,
но и ОА (5.29), (5.30). Отклонения
при этом наблюдаются не только в болгарском или венгерском, но и в
сильноартиклевых языках.
(5.30) Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты (Пушкин)//
|
A
glimpse of perfect
womanhood// Et comme un ange
de beauté// |
Ein rasch entfliegend Wunderwesen,
Der reinen Schönheit Ideal// Telle une fugitive vision, Tel
le génie de la pure beauté// come una visione fugace, come il genio della pura bellezza// A szépség tiszta képzete// |
Génie ailé, vision
ceinte des pur rayons de la Beauté// Eszményi
szépség fényalakja,
Tünékeny, édes látomás
// като внезапно озарение,
като пречиста красота// |
(5.31) То, как зверь, она завоет, То заплачет, как
дитя (Пушкин)//
|
Like a beast the gale is howling, And now wailing
like a child/Like an infant wailing low// Horch – nun
weint es wie ein Kind//
Tantôt geint comme une
bête Tantôt pleure comme un enfant/ Tantôt comme un fauve elle hurle// ora, come una belva, uldula, ora piange come un bambino// |
Hang üvült fel – mintha farkas! Hang sír, tán
gyermeki jaj?// Or mugisce qual belva, o uom’ insano/
Geme talora qual fanciullo
in culla// |
Возможные
слияния сфер влияния НА и ОА в поэтическом тексте отмечается многими исследователями.
Т.В.Цивьян считает, что (в поэтическом тексте особенно) возможна инверсия значения
и их слияние для определенности/неопределенности как непривативной оппозиции
[Цивьян 1979: 362-363]. Как видим, есть ряд поэтических (и не только)
контекстов, в которых сливаются (до определенной степени) сферы влияния всех
трех артиклей, НА, ОА и ØA. То есть, имеются основания полагать, что для
НА есть сфера сильных функций и сфера слабых функций. В сфере сильных функций
без НА не обойтись (в рамках баланса интенции и инференции), в сфере слабых функций
возможна (при выборе средств высказывания и при выборе средств перевода) замена
другими артиклями (хотя и не без семантических нюансов).
Глава 6 Оглавление Глава 4 Главная страница Наверх ▲.
Список источников Библиографический список Предисловие
В.Б.Кашкин. Функциональная
типология (неопределенный артикль).)Воронеж,
2001.
