В.Б.Кашкин. Функциональная типология (неопределенный артикль).)Воронеж, 2001.

Список источников   Библиографический список   Предисловие

Глава 4   Оглавление   Глава 2   Главная страница.

Глава 3

Диахроническая перспектива исследования артикля

 

 

Un silence est solution de continuité dans ‘le bruit’, un bruit, solution de continuité dans ‘le silence’[1].

Gustave Guillaume. Le problème de l’article..., 1919.

 

3.1. Артиклевая терминология.

Термин ‘артикль’ происходит от латинского articulus, диминутива от artus ‘член’ [du Marsais 1769: 395]. В прямом смысле это слово обозначало со-членения костей в скелете животных (ср. греч. άρθρον ‘член’). А вот современный венгерский имеет для артикля оригинальный термин, отражающий синтаксическую его сущность как определения: a névelő ‘предыменник’ (досл. ‘имя-перед’). В определенном смысле то же направление ‘ментального движения’ просматривается и в немецком школьно-грамматическом термине Geschlechtswort ‘родовое имя’. Все эти термины отражают неразрывную связь артикля с именем (существительным) и синтаксическую служебную, то есть, связующую его роль.

Два основных вида артикля, обсуждаемых в лингвистических работах – это ОА и НА (с точки зрения системы добавляется обычно еще и ØА). Следует отметить, что языковедческая литература по артиклям в некотором смысле отражает статистическое распределение ОА и НА как немаркированного и маркированного члена, т.е. исследований по НА гораздо меньше, чем по ОА. Например, широко известна работа Р.Г.Пиотровского по ОА в романских языках [Пиотровский 1960]. Иногда это невнимание связано вдобавок и с недоразумением: так, Х.М.Хейнрикс считает, что только для ОА можно установить различные функции [Heinrichs 1954: 13].

Терминология типов артиклей иногда также отражает отдельные стороны их происхождения и функциональной сущности. Дж.Уоллис называет английский НА Articulus Numeralis, при этом OA – Articulus Demonstrativus, поскольку первый обозначает полностью то же самое, что и one ‘один’, но менее выразительно (minus emphatice) [Wallis 1765: 112]. В венгерском неопределенность связывается с непринятостью решения (határazatlan), в русском и ряде европейских – с отсутствием границ, пределов обозначаемого понятия. Используя традиционную терминологию, мы отдаем себе отчет как в ее ‘несовершенстве’ и взаимодополнительности различных терминов, так и в принципиальной нерелевантности названия для определения сущности явления.

3.2. Диахроническая перспектива в исследовании артикля.

Функциональный потенциал НА в любом конкретном языке, с одной стороны, покрывает некоторый фрагмент универсального функционального потенциала, а с другой, является отражением определенного этапа формирования артикля как категории конкретного языка. Как уже указывалось ранее, функциональный спектр той или иной категории, отдельные функциональные ее градации соответствуют стадиям ее формирования. Синхронный срез отражает историю, и наоборот – история вливается в синхронное состояние как система, подобно системе годичных колец на срезе дерева. Функционально-типологическая характеристика НА каждого конкретного языка дается в соответствии с его положением на оси развертывания универсального функционального потенциала. В рамках виртуального континуума соответствующих грамматических смыслов актуальные артикли различных языков получают набор дискретных функций. Говоря о более артиклевом или менее артиклевом языке, мы будем иметь в виду универсальную шкалу функциональных возможностей и универсальное же направление грамматизации этих возможностей в рамках явной грамматики.

3.2.1. Универсальные тенденции развития НА.

Факты истории многих языков, имеющих в текущий исторический период артикль/артикли в явной грамматике, подтверждают универсальный характер ряда предположений в отношении развития и функционирования данных грамматических явлений. История развития НА выходит за рамки данного исследования, но ‘обрамляет’ сферу его интересов, и подлежит принятию во внимание. Установлено, что есть множество языков с одним только ОА, есть также множество языков с ОА и НА[2], но не существует языков с одним только НА, без ОА[3]

Очевидно, что в системном плане противопоставление ØА vs. ОА с развитием НА заменяется иным: ØА vs. {ОА vs. НА}, т.е. происходит системный сдвиг. Системный сдвиг – понятие макролингвистического уровня – на уровне микролингвистическом обращается рядом незаметных функциональных подвижек (речь ® норма ® система, по Косериу). Между макролингвистическим уровнем системного сдвига и микролингвистических индивидуальных подвижек есть уровень среднего масштаба, уровень функциональных констант, универсальных функциональных типов, к которым ‘притягиваются’ (ср. понятие аттрактора в теории катастроф или теории хаоса) отдельные минимальные функции. Исполнение этой функциональной константы в разных языках может ‘поручаться’ разноуровневым средствам, от языка к языку и от состояния языка к другому состоянию распределение ‘партий’ между исполнителями может меняться. В целом, набор функциональных констант, как уже говорилось, мотивирован универсальным функционально-семантическим потенциалом.

Практически все рассматриваемые языки, развивают презентный перфект по почти детально схожим канонам [Кашкин 1991]. Синхронный функциональный срез располагает языки по шкале континуума функциональных возможностей перфекта как универсальной категории. Основным предположением, которое предстояло проверить на материале НА, являлось то, что подобное явление характерно для любого универсального континуума, для любой грамматической категории. Именно в этом плане показалось целесообразным привлечение материала еще двух языков – венгерского и болгарского – со ‘слабым’, в плане функционального разнообразия, НА. Материал других сопоставляемых языков достаточно однороден в смысле функциональной характеристики НА, различается лишь ряд периферийных явлений. Болгарский же и венгерский НА, а также отдельные примеры протоартикля один в русском, позволяют увидеть ‘самый центр’ иррадиации значения НА.

Вторая существенная общая черта в появлении и развитии артикля заключается в том, что лексическим материалом для формирования аналитического способа выражения неопределенности служит числительное типа один. Не будет большой натяжкой предположить, что исходные функции НА, а может и не только исходные, каким-то образом связаны с его внутренней формой, с первичным ментальным движением в его создании. Разумеется, счетность и количественность в значении артикля ресемантизируются, как это имеет место в генезисе вспомогательного компонента любой аналитической формы (ср. иметь или быть для перфекта, глаголы движения в аспектуальных конструкциях и др.), но и функции современных артиклей не появляются на пустом месте, а связаны с исходной семантикой единицы.

3.2.2. Краткий очерк истории неопределенного артикля.

Формально, и современное английское числительное one, и собственно НА a/an восходят к единому источнику an/on, более ранний готский имел форму ains, древневерхненемецкий – ein. То есть, и современный английский, и современный немецкий НА являются формальными родственниками. Но если в немецком существенного изменения ‘внешнего вида’ НА не произошло и иногда артикль и числительное внешне неразличимы, то в английском еще в древний период безударный НА и ударное числительное размежевываются. НА, по свидетельству автора одного из обильных материалом трудов по истории английского языка, Карла Бруннера, появляется в первую очередь в прозаическом, но не в поэтическом тексте (ср. материал раздела 3.1.4 о почти полном отсутствии НА в стихотворном тексте в болгарском и иногда в венгерском языке). Поэтический текст продолжает упорствовать в своем неприятии НА довольно долго (до среднеанглийского периода), хотя к концу древнеанглийского периода формирование слабой разновидности НА можно считать уже завершившимся [Бруннер 1956: II, 86-87].

Внутренняя форма протоартикля (числительное) накладывает свой отпечаток на первичные его функции. У древнеанглийского НА, насколько можно судить по приводимому в разных исследованиях материалу, присутствует интродуктивная функция с индивидуализирующим оттенком (центробежная сторона единицы в концепции Николая Кузанского [Кашкин 2000]): ða iewde he me ane duru beinnan ðæm wealle / Тут он мне показал одну дверь в стене (Cura pastoralis 153, 19); he zeseah ænne man sittende æt toll-sceamule/ Он увидел одного человека, сидящего у сбора пошлин (Матф. IX, 9). Употребление НА было достаточно факультативным и в меньшей степени вероятно ожидать его появления в слабых для него синтаксических позициях (например, предложного дополнения: he seiþ a man sittynge in a tolbothe – последний пример в более позднем переводе Уиклиффа). В репрезентативной центростремительной функции (близкой родовому ОА) древнеанглийский протоартикль, вероятно, еще невозможен: assa is stunt nyten / Осел есть глупое животное (Ælfric, Homilies); он не встречается в ряде диагностических контекстов: в сравнении с эталоном – репрезентантом класса, с именами в предикативном употреблении и т.д.

В древневерхненемецком артиклеподобное функционирование числительного, отсутствовавшее в готском, появляется, судя по примерам В.М.Жирмунского, в типичных интродуктивных диагностических контекстах: in tagen eines kuninges / во времена одного короля; was ein êwarto / жил-был один священник (некий священник). Протоартикль факультативен, как и в русском, и (в меньшей степени) в болгарском. Обязательность употребления, как важнейший признак грамматизации, появляется в средневерхненемецком, хотя и в этот период репрезентативная функция у НА еще не развивается: friunt sol friunte bî gestân / друг должен другу помогать [Жирмунский 1948: 208].

Итак, судя по германскому материалу, катафорическое, и, в первую очередь, интродуктивное употребление протоартикля является первым по исторической очередности, репрезентативное же – последним.

Французский, испанский и итальянский НА восходят к латинскому порядковому числительному unus, родственному греческому οινη ‘очко на игральной кости’[4]. Судя по приводимым в литературе примерам использования протоартикля в латыни и в новороманских языках, имеется достаточно много параллелей не только в формальном, но и в функциональном плане, т.е. в порядке появления и развития отдельных функций у НА. Вероятно, можно было бы говорить о бóльшем функциональном разнообразии латинского протоартикля по сравнению с германским, имея в виду окказиональные случаи нереферентного употребления имени (в репрезентативной экземплярной функции): sicut unus pater familias his de rebus loquor / как (один) отец семейства я говорю об этих вещах (Cicero, de Or. 1, 132)[5]. Однако факультативность использования протоартикля (2-4% предложений, по данным Л.Фуле и Н.А.Шигаревской – правда, имеется в виду стихотворный текст) не дает еще возможности говорить об окончательном формировании категориальных отношений в этой области грамматики как в латыни, так и раннероманских языках, хотя в этих последних и наблюдается более стабильная, чем в древнегерманских, сфера функционирования протоартикля. Общим для тех и для других, как и для современного болгарского и даже русского, является самая распространенная (и получающая распространение первой) функциональная константа: интродуктивный НА:ibidem una aderit mulier lepida (Pl., Ps. 948) // также будет там одна красивая женщина [Алисова–Репина–Таривердиева 1982: 232-233].

Формирование же экземплярной (центростремительной, т.е. не столько количественной, сколько качественной) функции происходит намного позже во всех сопоставляемых языках. В ряде языков можно отметить ряд (небольшое количество) синтаксических конструкций, охватывающих часть экземплярных употреблений, в которых до сих пор сохранился ØА, например, англ. Child though she is, she has more sense than Mary/ Хоть она и ребенок, у нее больше рассудительности, чем у Мери//[6], хотя стоит лишь убрать инверсию, и НА неизбежно появляется на своем ‘законном’ месте: Though she is a child, ... (легким оттенком значения можно пренебречь). В современных языках с развитым потенциалом функционирования НА можно встретить отдельные реликты прежнего этапа именно в ограничении сферы синтаксического охвата, либо в семантической дифференциации внутри одного типа конструкций: франц. Il est ouvrier / Il est un ouvrier / Он – рабочий (различие между ‘квалификацией’, т.е. качеством, центростремительностью, и ‘классификацией’, количеством, центробежностью) [Алисова–Репина–Таривердиева 1982: 233]. Синхронное ограничение на смыслы качественности, центростремительности параллельно и ходу эволюции функциональной сферы НА. По свидетельству Н.А.Катагощиной, в старофранцузском языке функция ‘выделения, индивидуализации’, по крайней мере, в статистически-относительном смысле, у протоартикля не наблюдается [Катагощина 1976: 70].

Более подробный список синтаксических ограничений на употребление НА в старофранцузском находим у Жозефа Англада: после отрицательных наречий типа никогда, после отрицания (близкие тенденции выказывает и партитив), после сравнения и после экзистенциальных глаголов типа быть, казаться, становиться (аналогии диагностическим контекстам Ж.Англада имеются и в нашем материале): riches hom fu/ богатым человеком был (Alexis, 14)//; si fait droite sa reie come ligne qui tent/ он вытягивает борозду, как прямую линию (Pélerinage, 297)// [Anglade 1965: 152]. Расширение функционального потенциала НА в среднефранцузском  связано именно с распространением его употребления на эти контексты (именные сказуемые, дополнения в безличных предложениях, сравнения): La court, affin bien l’entendes, est ung couvent de gens qui soubz faintise du bien commun se assemblent pour s’entretromper/ Двор, чтоб ты знал, это общество  людей, которые под маской общественного блага собираются для взаимного обмана (Al.Chartier)//; Ainsi atraict la court a soy et deзoyt les simples et se fait convoiter comme une ribaulde bien parйe/ Так, двор привлекает к себе и обманывает простаков, и заставляет себя страстно желать, как известная распутница (Al.Chartier)// [Катагощина 1976: 172]. Стойкость этих синтаксических конструкций удерживает их от проникновения НА вплоть до XVII века: Tu vois si c’est mensonge/ Ты увидишь, обман ли это (Molière)// [Там же: 273]; ср. из современного перевода текста Достоевского: C’est un mensonge! Elle n’était pas lа! // Это обман, не была! (БК).

‘Запреты’ на употребление НА связаны и с некоторыми ‘устойчивыми словосочетаниями’, формирование которых относилось к той эпохе, когда НА в данной синтаксической пози-ции предпочитался ØА. Практически полная неупотребительность НА с абстрактными существительными на первых этапах его эволюции, а во многих ‘застывших контекстах’ и в более поздние периоды, характерна практически для всех сопоставляемых языков, и, вероятно, относится к универсальным тенденциям.

3.2.3. Анализ параллельных текстов с протоартиклями.

Рассмотрим параллельные переводы двух отрывков из евангелических текстов, которые часто приводятся в качестве примеров на зарождающийся НА. Первый из них – начало главы 9 Евангелия от Матфея (3.1). Контекст, весьма типичный для НА, угадывается уже в русском варианте (интродукция, первое упоминание ‘расслабленного’ – второе и последующие, разумеется, будут с ОА и т.д.). И переводы на современные артиклевые языки, само собой разумеется, ‘выдают’ НА в ожидаемых случаях.

(3.1)	Тогда Он, войдя в лодку, переправился обратно и прибыл в свой город. И вот, принесли к нему расслабленного, положенного на постели. И видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои
	(The Healing of a Paralytic.) So He got into a boat, crossed over, and came to His own city. Then behold, they brought to Him a paralytic/a man that was paralyzed lying on a bed/on a mat/on a stretcher. When Jesus saw their faith, He said to the paralytic/to the paralyzed man: «Son, be of good cheer; your sins are forgiven you».// (Die Heilung eines Gelähmten.) Da stieg er in ein Boot und fuhr hinüber und kam in seine Stadt. Und siehe, da brachten sie zu ihm einen Gelähmten, der lag auf einem Bett. Als nun Jesus ihren Glauben sah, sprach er zu dem Gelähmten: Sei getrost, mein Sohn, deine Sünden sind dir vergeben.// (Jésus-Christ guérit un paralytique.) Jésus, étant monté dans une barque, traversa la mer, et alla dans sa ville. Et voici, on lui amena un paralytique couché sur un lit/dans un lit. Jésus, voyant leur foi, dit au paralytique/ а ce paralytique: Prends courage, mon enfant, tes péchés sont pardonnés.// (Jesús sana a un paralítico.) Entonces, entrando Jesús en la barca*, pasó al otro lado y vino a su ciudad. Y sucedió que le trajeron un paralítico, tendido sobre una cama; y al ver Jesús la fe de ellos, dijo al paralítico: Ten ánimo, hijo, tus pecados te son perdonados.// (Risana un paralitico.) E montato in una piccola barca ripassò il lago e andò nella sua città. Quand’ecco gli presentarono un paralitico giacente nel letto*/sopra un letticiuolo. E veduto Gesù la loro fede, disse al paralitico: Figliuolo, confida: ti son perdonati i tuoi peccati.//	És bel-szállván Jézus az hajócs-kában, átalevezé, és jüve az ű várasában. És íme, hozának neki egy köszvényest ágyában fekvén. s látván Jézus azoknak hitit, mondá az köszvényesnek: Bízjál, fiam, megbocsáttatnak teneked te bíneid.// Тогава той влезе въ една ладия, и премина та дойде въ своя си град. И, ето, донесоха при него единъ паралитикъ, сложен на постелка; и Исусъ, като видъ върата имъ, рече на паралитика: Дързай, синко; прощаватъ ти се гръховетъ.//

Как видно, ‘артиклевая партитура’ несмотря на наличие трех-пяти вариантов на каждом из сопоставляемых языков, остается практически неизменной в сильноартиклевых языках. Два незначительных отклонения (каждое только в одном из вариантов) имеются в испанском и итальянском в отношении дополнения с предлогом (обстоятельства места). И в сильноартиклевых, и в слабоартиклевых языках собственно интродукция (‘расслабленный’) оформляется только НА, без вариантов. Как это видно и из дальнейшего изложения, здесь мы сталкиваемся с двумя типичными позициями: сильного и слабого выбора НА. Подтверждение можно найти и в описывающих тот же самый сюжет текстах из двух других глав Евангелия, в которых ‘артиклевая партитура’ аналогична (3.2), (3.3).

(3.2)

И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо (Марк 2, 3)// bringing a paralytic// die brachten einen Gelähmten// amenant un paralytique// trayendo un paralítico// che conducevano un paralitico// hozván egy keszvényest// та донясат... единъ паралитикъ//

(3.3)

Вот, принесли некоторые на постели человека, который был расслаблен (Лука 5, 18)// brought a paralyzed man/a crippled man/there was a man that was paralyzed// brachten einen Menschen... der war gelähmt// portant... un homme qui était paralytique// que traían... a un hombre que estaba paralítico// che portavano... un paralitico// hozván egy embert// които носъха... един човек, който бъше паралитикъ//

Несколько иная картина в древних переводах Евангелия. Если вторичное употребление ‘расслабленного’ во всех доступных нам текстах оформлено ОА (или другим детерминантом), то интродукция сопровождается прото-НА только в уэссекском (древнеанглийский) и древнесаксонском переводе: Þa brohton hig hym ænne laman on bedde licgende // Thar drogun enna seocan man erlos an iro armun, barun mid is beddiu//; есть и западносаксонский перевод с прото-НА аналогичного отрывка: And hi comon anne laman to him berende. При этом ни в других диалектных вариантах древнеанглийского, ни в готском (Вульфила), ни в Вульгате, ни в древнеболгарском (Евангелие Кохно), ни в древнегреческом прото-НА в вышеназванных отрывках нам не встретилось.

В то же время, прото-НА в интродукциях факультативно возможен и в таких ‘эталонно’-безартиклевых языках, как готский и латынь: Jah duatgaggands ains bokareis qaþ du imma // Et accedens unus scriba ait illi. Впрочем, подобный выбор делается переводчиками во всех сопоставляемых языках и даже в русском (3.4), и в древнеболгарском: Бъше в пръвое връм   единъ крал (Троянска повест, XIV век; далее ØA) [Давидов и др. 1982: 98].

(3.4)

Тогда один книжник подошед сказал ему (Матф. 8, 19)// Then a certain scribe/a teacher of the law came// Und es trat ein Schriftgelehrter herzu// Alors un scribe s’approchant, lui dit// Y vino un escriba y le dijo// E accostatosegli uno scriba, gli disse// És elejbe járulván egy írástudó monda// И дойде един книжник та му рече//

И все же для безартиклевого языка подобное явление факультативно, обычно для выражения неопределенности в интродуктивных предложениях вполне достаточно стандартного для этого инвертированного порядка и ØA. Именно это можно наблюдать во втором отрывке, обычно приводимом в качестве примера:

(3.5)

Во дни Ирода, царя Иудейского, был священник из Авиевой чреды, именем Захария (Лука 1, 5) //

There was in the days of Herod... a certain priest/a priest named Zechariah// Zu der Zeit des Herodes... lebte ein Priester... mit Namen Zacharias// il y avait un sacrificateur/un prêtre, nommé Zacharie// Hubo en los días de Herodes... un sacerdote llamado Zacarías// Eravi al tempo di Erode, re di Giudea, un sacerdote per nome Zaccaria// Vala Heródesnek, júdeabéli királnak idein egy papi fejedelem/eg nemineo pap, Zakariás nevű// Въ днитъ на Юдейския царь Иродъ имаше единъ свещеникъ... на име Захарий//

 

готск. was in dagam Herodes þiudanis Iudaias gudja namin Zakarias, us afar(am) Abijins//

др.-сакс. Than uuas thar en gigamalod mann, that uuas fruod gumo... Zacharias uuas hie hetan// др.-в.-нем. (Отфрид) In dagon eines kuninges... uuas ein ewarto//

Замена НА периферийным синонимичным средством типа некоторый, некий вполне возможна как в безартиклевом, так и в сильноартиклевом языке: др.-англ. (Уэссекс) On Herodes dagum Judea cyninges, wжs sum sacerd, on naman Zacharias// др.-в.-нем. (Татиан) Uuas in tagun Herodes thes cuninges Judeno sumer biscof namen Zacharias// лат. Fuit in diebus Herodis regis Iudeae sacerdos quidam nomine Zaccharias//.

Как видим, исторический экскурс подтвердил соответствие последовательности иррадиации значения НА в истории языков иерархическому строению универсального функционального потенциала: от центра – к периферии, от центробежных к центростремительным функциям НА. Первая типичная конструкция, с которой начинается его развитие – интродукция, вступительная фраза рассказа (сказки, легенды и т.п.).

3.2.4. Проблема НА в венгерском и болгарском языках.

Большинство исследователей болгарского, и иногда венгерского, языка предпочитает ‘не замечать’ НА, или артиклевой функции у числительного. Так, в академическом труде по истории болгарского языка в разговоре о спорных членных формах (ОА), НА даже в спорном контексте не упоминается [История 1989: 390-392]. Прав Валентин Станков, признавая, что «в наших грамматиках о НА или не говорится, или его существование категорически отрицается» [Станков 1984: 195][7]. Действительно, и чисто статистически, и в системно-функциональном плане появление НА в венгерских, а тем более, в болгарских текстах весьма ограниченно. Но, как показывает материал параллельных переводов, синтаксические конструкции и функциональные типы, в которых один в артиклевой функции все же встречается, типологически сходны с начальными этапами формирования НА в языках с сильным, развитым артиклем. В связи с этим, целесообразнее, с точки зрения задач данного исследования, рассматривать один и в венгерском, и в болгарском, да даже и в русском языках как слабый артикль или как протоартикль на разных этапах грамматизации. Это ни в коем случае не означает монолингвистического ‘признания’ или ‘непризнания’ артикля (НА) как категории в рамках грамматики одного из конкретных языков. С точки же зрения полилингвистической, с точки зрения универсального языка, перед нами в каждом языке – всего лишь один из вариантов выражения некоторого пучка функциональных констант, связанных с данным континуумом смыслов. Более того, именно данные языков со слабым или только зарождающимся НА помогают более детальному, дискретизированному рассмотрению функционального спектра НА в сильноартиклевых языках.

Большинство исследователей болгарского артикля, рассматривая его с монолингвистически-пуристской точки зрения [о монолингвистическом подходе к языкам см. Кашкин 2000], встают на неприемлемую для нас оценочную позицию. Ст.Попвасилев (1939) пишет: «Наш современный литературный язык страдает от злоупотребления членных форм. Под влиянием различных чужих языков болгарские писатели и переводчики используют неуместные артикли и тем самым портят (обезобразяват) нашу родную речь». В крайнем случае естественным для болгарского языка признается только ОА, НА же считается неудачным опытом, поставленным под влиянием других языков. Вслед за Л.Милетичем (1887), такого мнения придерживаются П.Калканджиев (1936), Б.Цонев (1934), Л.Андрейчин (1944). Чаще всего языком-источником называется греческий, как это делает, например, Неофит Рилски (1835) [Цит. по Първев 1975: 62-78; Цонев 1984(1934), II: 517][8]. Более осторожные современные исследователи признают НА уже как один из дополнительных вариантов выражения неопределенности, синонимичный ØA [Георгиев 1967: 117-124].

Действительно, взгляд исследователя скользит вслед за движением объекта, отражая его постепенно развивающиеся стороны. ОА достаточно развит в болгарском языке, поэтому почти ни у кого из исследователей не возникает сомнений в его грамматизованности и естественности. Что же касается НА, то он и в самом деле весьма ограничен как в функциональном, так и в стилистическом плане. В то же время, контекстуальные комплексы, в которых НА все же появляется, практически полностью совпадают с первыми контекстами употребления НА в ныне сильноартиклевых языках. Кроме того, памятуя о том, что грамматично не то, что можно, а то, что необходимо выразить, можно указать приводимые самими болгарскими авторам случаи, когда без НА невозможно построение фразы, например, оформление подлежащего-темы в предложении с прямым порядком слов: Една жена пее/ Поет женщина [Иванчев 1957: 516]. Компромиссный вариант предлагает Валентин Станков. Два основных значения категории неопределенности находят в болгарском языке два типа морфологического выражения: общая неопределенность – ØA, конкретная неопределенность – НА, причем в этом случае его употребление обязательно [Станков 1984: 203].

Но В.Станков, как и многие другие, считает НА (в случае общей определенности) немецко-французским влиянием [Там же: 205]. О преувеличении возможностей грамматического влияния мы уже писали (раздел 1.1.2). В этом смысле абсолютно права Л.П.Ивановская, считающая артикль вообще и НА в частности не варваризмом, а плодом собственного развития болгарского языка по трем причинам: 1) в западноевропейских языках отсутствует форма множественного числа ‘едни’ (с этим аргументом, правда, можно спорить); 2) в период появления прото-НА, в первой половине XIX века, т.е. в эпоху деятельности Н.Рыльского, влияние других языков как раз нехарактерно (отдельные случаи появления един в артиклевой функции можно найти и много раньше); 3) форма НА_{мн.числа} наблюдается и в диалектах (это самый главный аргумент, к которому можно добавить и полилингвистические параллели) [Ивановская 1955: 14].

Признавая артикль собственно болгарским явлением, Л.П.Ивановская, однако, отмечает и ‘факультативность’ его употребления, что является в целом свидетельством его недостаточной грамматизации. В частностях же, употребление НА не глобально, а представляет собой множество типов контекстов, в части из которых его употребление весьма предпочтительно, в другой менее вероятно. Проведение (условное) границ сильный – слабый артикль – протоартикль в целом зависит от числа тех ‘частностей’, на которые распространяется более или менее обязательное использование НА, а также от состава набора этих частностей, от функционального потенциала конкретноязыкового НА. Л.П.Ивановская при этом среди типичных синтаксических конструкций и функциональных типов приводит такие, которые в языках с сильным артиклем появились не на самом первом, а на более поздних этапах его становления (хотя и в этих случаях чаще предпочитается ØA): 1) именное сказуемое: Илия е един примерен човек/ Илья - образцовый человек (Г.Караславов); 2) эминентность: Ала стана една царевица – за чудо/ Ну и кукуруза уродилась - загляденье; 3) родовая отнесенность: Мисля, че... това, което си направил, и това, което говориш, не подобава на един комунист/ Думаю, что... коммунисту не подобает так говорить и вести себя, как ты  (Е.Манов); 4) с именем собственным: при другите си качества природни той беше надарен и с гласа на един Стентор.../ имея и другие природные качества, он был талантлив и с голосом Стентора (И.Вазов) [Там же: 13-14.] Эти примеры, свидетельствующие о появлении возможности использования един в неконкретно-референтном смысле, говорят в пользу того, что в болгарском языке мы имеем дело не с протоартиклем, а уже со слабым артиклем.

Говоря же о факультативности и обязательности, следует еще раз отметить весьма сильную относительность подобных обобщенных оценок. Интересно обратить внимание на приведенный (по другому поводу) Дж.Мак-Лафлином перевод на современный английский отрывка из «Истории» Беды Достопочтенного (древнеанглийский период, 673-735 гг.) В этом переводе, как и в оригинале, нет ни одного НА, хотя ОА присутствует даже в тех случаях, когда в оригинале его нет. Подобное игнорирование НА, наряду с древним порядком слов создает эффект стилизации текста ‘под старину’. Получается, что и в сильноартиклевом языке можно, если захотеть, сделать НА факультативным [McLaughlin 1970: 11]. Если вспомнить об известных возможностях опущения артиклей в телеграфном стиле, в заголовках и др., то факультативность оборачивается опять же только лишь одним из многих факторов выбора.

Фактически, в современном болгарском языке мы наблюдаем переходный момент трансформации системы выражения определенности/неопределенности, конкуренции разных способов выражения грамматических данных значений. Такая конкуренция, разумеется, происходит всегда и в любом языке, но есть случаи, когда конкурируют периферийные и центральные средства (как в русском: один vs. нелинейные средства), и есть случаи, когда какое-то из периферийных средств перемещается ближе к центру, фактически изменяя тип языка, точнее, характер, тип-в-языке. Именно эта ступень расширения сферы функционирования НА наблюдается и в болгарском языке.

В венгерском языке НА находится на более продвинутой ступени в смысле отсутствия факультативности в ряде ГКК. Ограничения на употребление НА во многом связаны с различными стилистическими рангами и жанрами, лексическими запретами и предпочтениями. Функции НА в венгерском более разнообразны и стабильны, но полного функционального разнообразия, характерного для языков с сильным артиклем, в венгерском языке мы не наблюдаем. В языковедческих работах до последнего времени, как это было и в болгарском языкознании, внимание  в первую очередь уделяется ОА. Более ранние работы, грамматики XVII-XVIII века, указывают на существование артикля, однако НА, равно как и неопределенность, выраженная в типе глагольного спряжения, так характерная для венгерского, почти не рассматриваются [Клепко 1953: 3]. Мы не склонны напрямую приравнивать ‘возраст’ артикля в том или ином языке и сферу его функциональных возможностей на современном этапе развития, но все же очевидно, что венгерский НА появился раньше (в нашем распоряжении имелись переводы приведенных отрывков из Евангелия, сделанные в Венгрии в XIV-XV вв, с ‘артиклевой партитурой’, практически полностью совпадающей с современной), он обладает бóльшими функциональными возможностями, да и среди грамматистов получил более широкое ‘признание’.

3.3. Аспекты рассмотрения неопределенного артикля.

Итак, во всех сопоставляемых языках НА возникает из числительного (и неопределенного местоимения) один, в некоторых языках также: одна, одно, одни. На протяжении более или менее исторически долгого периода линейные и нелинейные средства  выражения неопределенности функционируют параллельно и конкурируют в процессе выбора грамматических средств пользователем. Исходное значение единицы, как внутренняя форма, мотивирует и первичный функциональный потенциал протоартикля. Катафорическая сфера неопределенно-артиклевой семантики развивается прежде репрезентативной ее сферы. Первичной текстовой функцией прото-НА является интродукция. А более поздними синтаксическими конструкциями, допускающими в свой состав имя, оформленное НА, являются классификационные (с глаголом типа быть), сравнительные, квалификационные (с определениями). Наиболее стойкие лексические ограничения, прослеживающиеся в истории всех сопоставляемых языков, в том числе и в современных сильноартиклевых, составляют имена абстрактной семантики и неисчисляемые (имя материала).

Развитие объема функционального потенциала НА в различных языках идет по вехам сходных функциональных констант, функциональных типов. Типологическая специфика НА отдельных языков связана, с одной стороны, с соответствующим этапом расширения функционального потенциала НА, с другой – с наличием иных, периферийных средств выражения неопределенности, с третьей – с появлением в отдельных языках типологической ‘экзотики’ типа НА мн. числа или партитива, о чем будет идти речь в отдельном разделе.

В функционально-типологическом рассмотрении НА можно предварительно выделить несколько аспектов, ‘ракурсов’, в рамках которых имеет смысл изложить результаты исследования:

q     во-первых, формальная сторона, то есть, перечень разноуровневых средств ФСП неопределенности в сопоставляемых языках;

q     во-вторых, прагматическая сторона, т.е. мотивированность данной смысловой зоны ситуативными факторами;

q     в-третьих, парадигматическая сторона, т.е. категориальный статус НА и соответствующего универсального континуума смыслов;

q     в-четвертых, синтагматическая сторона, т.е. текстовые функции, роль НА в рамках текстовой партитуры;

q     в-пятых, собственно функциональная сторона, т.е. типы функций, типы грамматических интегралов и ГКК, в которых данные функциональные типы актуализируются в конкретных языковых условиях.

 

Глава 4   Оглавление   Глава 2   Главная страница   Наверх ▲.

 

Список источников   Библиографический список   Предисловие

В.Б.Кашкин. Функциональная типология (неопределенный артикль).)Воронеж, 2001.