Оглавление Приступить к чтению Home Page   В.Б.Кашкин     Функциональная типология (неопределенный артикль) Воронеж   2001
	УДК       800:801.0 ББК        81	Кашкин В.Б. Функциональная типология (неопределенный артикль). Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2001. 255 с.
	К 313
	ISBN 5-7731-0054-1	© Кашкин В.Б., 2001

В монографии рассматриваются основные принципы сопоставительных и универсально-типологических исследований в области функциональной грамматики. Анализируется конкретноязыковая реализация универсальной категории неопределенности на материале параллельных переводов и оригинальных текстов на английском, немецком, французском, испанском, итальянском, венгерском, болгарском и русском языках.

Предназначена для специалистов в области теории языка, функциональной типологии, общей и сопоставительной грамматики, романской, германской, финно-угорской и славянской филологии, преподавания языков, студентов и аспирантов филологических специальностей. Может быть использована в качестве пособия по курсам теоретической грамматики и лингвистической типологии, в различных спецкурсах.

Научный редактор: доктор филологических наук, профессор Ю.А.Рылов

Рецензенты:  кафедра общего языкознания и стилистики Воронежского государственного университета; доктор филологических наук, профессор А.П.Бабушкин

 

В 1991 году автором была выпущена монография под названием «Функциональная типология перфекта», в которой рассматривались принципы универсальной функциональной грамматики и функциональной типологии на примере реализации сферы перфектных смыслов в разноуровневых средствах ряда языков (английского, немецкого, французского, испанского и итальянского).

Было обнаружено, что перфектные формы сопоставляемых языков являются конкретноязыковой ‘распаковкой’ универсального перфектно-претеритального смыслового континуума. Сопоставляемые языки, в результате, расположились на шкале перфектности – от сферы настоящего до сферы прошедшего – в зависимости от степени развития функциональных потенциалов их перфектных форм. Наиболее ‘перфектным’ оказался английский язык, далее шли испанский, затем немецкий, итальянский, и, наконец, французский и русский, в которых первоначально перфектные формы, фактически, эволюционировали в формы претерита с перфектными функциями в соответствующих контекстах.

Полученные результаты вызывали желание и необходимость проверить выработанные модели и методы исследования на материале другого смыслового континуума, не связанного с глаголом. Наболее приемлемым выбором оказалось поле определенности/неопределенности имени. Была выдвинута рабочая гипотеза о том, что и в этом случае можно будет наблюдать кластеры элементарных смыслов, повторяющиеся в функциональных комплексах различных языков. Можно было ожидать того, что степени ‘артиклевости’ (степени развития функционального потенциала артикля) разных языков также расположатся на континуальной шкале в порядке, соответствующем диахронической перспективе развертывания универсального функционального потенциала.

Анализ параллельных переводов пришлось дополнить болгарским и венгерским материалом, поскольку именно в этих языках можно наблюдать ранние этапы развития артиклей. Результаты исследования, в основном, подтвердили выдвинутые ранее предположения, что позволило с бóльшей степенью уверенности говорить об основных принципах универсальной функциональной грамматики в целом.

Автор исходит из того, что общее и отдельное в языковых системах выявляются в процессе межъязыкового противопоставления, в ситуации языкового контраста – как в рамках универсального языка, так и в рамках отдельного конкретного языка [Кашкин 1995: 78-79]. Противопоставления надстраиваются над минимальным иерархически, вплоть до межъязыкового. Противопоставляются отдельные средства, их объединения, ранги, регистры, подсистемы языка, социолекты и диалекты, в конечном итоге, и языки. Еще в 1963 году Р.О.Якобсон отмечал необхъодимость для лингвистической теории рассмотрения соотношения часть/целое, перехода от одного сложного дискретного единства (fractional totality) к другому, более высокого или более низкого порядка [Jakobson 1963: 157-158].

Говоря о феноменологии и эпистемологии универсального и идиоэтнического в языках, можно считать внешний мир аксиоматически универсальным. Конкретно-языковые грамматические средства, напротив, специфичны, хотя и имеют универсальный компонент в своей семантике. Исследователя межъязыковых контрастов в первую очередь должна интересовать минимальная единица сопоставления языков, чтобы определить те границы, которые проводит каждый ‘языковой нож’, разрезающий общий пирог – универсальный континуум внешнего мира. Исходные предпосылки– общее основание, единица и контекст сопоставления, т.е. сами скобки, отделяющие сопоставляемое или противопоставляемое от несопоставляемого, латентного, от ‘меонального пространства’ (меон = непознанное, термин А.Ф.Лосева).

Между внеязыковым континуумом и дискретными средствами конкретных языков, возможно, имеется ряд переходов. Это иерархический ряд этапов формирования конечного лингвистического действия, этапов последовательных ситуаций контраста, выбора (множественного или бинарного – пока оставим этот вопрос без ответа). Абсолютную бесконечность внешнего мира ограничивает, в первую очередь, позиция субъекта – пользователя языка в рамках этого же мира, т.е. центр элементарной ситуации Я–ЗДЕСЬ–СЕЙЧАС. Во вторую, выбор субъектом части этой ситуации для отражения в своем сознании, т.е. концептуальная ситуация. Третий ограничитель бесконечности – категориальная лингвистическая ситуация или комплекс номинативных и предикативных ситуаций. Здесь мы сталкиваемся с проблемой расчленения смыслового грамматического пространства, континуума на относительно дискретные элементы, атомарные значения.

С поисками минимальной дискретной единицы грамматической семантики, с атомарным рассмотрением грамматического смысла связан контрастный, оппозитивный подход. Континуальность же имплицирует неконтрастное рассмотрение грамматической семантики, градуальность проявления релевантных грамматических смыслов. В то же время, континуальность и дискретность могут быть объединены в рамках общей модели, что, впрочем, и происходит в реальной языковой деятельности. Являющееся дискретным на одном иерархическом уровне (или при определенной позиции наблюдателя – об этом чуть позже) приобретает свойства континуального единства на другом [Кашкин 1996].

Попробуем начать ab ovo: а что именно противопоставляется в типичной минимальной паре, например, дол/тол? Слова? В каком-то смысле, да: смысл данных слов действительно различен, и фонетическая оболочка слова как единства как раз и служит смыслоразличению. Но сами-то смыслы этих слов даже и близко не подходят друг к другу, а, следовательно, не имеют и основания для противопоставления, относясь к совершенно разным смысловым пространствам. С точки зрения смысла, это противопоставление ничем не отличается от противопоставления с любым другим словом, просто отличающимся фонетической оболочкой. Противопоставляется в данном случае просто то/не то, +/–, что релевантно не столько для системы ‘объектного’ языка, сколько для языка субъектного: совпадает с матрицей слова, сформированной в ментальном пространстве субъекта-пользователя, или нет. Именно такому, целостному противопоставлению и служат фонетические оболочки слов.

В этом случае слово принимается равным единице, определяемой в рамках множества других слов, в рамках континуума. При этом ясно видно, что противопоставления плана выражения и плана содержания не изоморфны. Но можно и слово принять за континуум, фонему же – за единицу. Минимальная пара д/т в данном случае реализуется в рамках поля возможных слов: дол/тол, дал/тал, и даже дал/там и т.п. Если же за континуум принять фонему, то минимальной единицей противопоставления станет дифференциальный признак: звонкость/глухость, все остальное же в рамках д/т не будет задействовано в данной оппозиции. Остаток после вычета релевантных дифференциальных признаков, материя, меон – не познанное языковым сознанием – ‘обрамляет’ световое пятно оппозиции, при этом количественно превосходит системно задействованные дифференциальные признаки.

Аналогию с приведенными фонологическими примерами можно провести и в области грамматических смыслов. Грамматические единицы, как и фонемы, включают в себя неравносильные атомарные составляющие. Какие-то из смыслов находятся в оппозитивных отношениях, какие-то являются материей оппозиции. Среди этих атомарных смыслов можно найти и те, которые находятся в оппозиции латентной. Латентность и переход ее в реальную оппозицию рассматриваются в данном случае с точки зрения универсального общечеловеческого языка и возможности реализации данных противопоставлений в каких-либо иных языках. Весьма близкую мысль находим у С.Д.Кацнельсона, указывавшего на тот факт, что грамматическая форма, помимо категориальных функций, выражает еще целый функциональный комплекс. Явная, или внешняя грамматика, воплощенная в грамматических формах того или иного языка, строится на базе скрытой, или внутренней грамматики и является неполным и во многих случаях морфологически усложненным ее отображением [Кацнельсон, 1972: 93-94]. В каком-то смысле, в любом языке мира можно выделить, в виде неоформленных, неграмматизованных, потенциальных оппозиций, атомарные значения, грамматизованные в каком-либо другом языке, в чем, собственно, и состоит сущность концепции скрытой грамматики в одном из смыслов этого термина [Маслов 1984: 8-9].

Различение собственно оппозиции и материи оппозиции – не схоластическое ухищрение. В ситуации языкового контраста именно меональный контекст оппозиции приводит к появлению большинства проблем. Явные оппозиции довольно быстро и относительно успешно осваиваются при изучении иностранного языка, даже если в родном языке подобные оппозиции не проявляются на поверхности. Фонематический пример: французские фонемы é/è представляют определенную трудность для русских студентов; она снимается на примере русских слов (не фонем!) эти/этот, в которых позиционный вариант ‘выносит на поверхность’ латентную оппозицию открытости/закрытости. Латентность – источник самой возможности изучения чужого языка, а в некоторых случаях – и потенциал возможного саморазвития системы. Другой пример: английский акцент в русском ‘о’ связан с несмыслоразличительными материальными элементами русского трифтонгоида: у и а. В первую очередь изучаются фонематические противопоставления, в каком-то смысле имеющие соответствия и в родном английском языке, материальный же контекст в [уОа] остается меональным, т.е. непознанным бóльшее количество времени.

Аналогичные примеры на грамматический акцент также достаточно многочисленны и подтверждают склонность меонального контекста оппозиции к порождению бóльшего количества проблем, чем сами оппозиции. Л.В.Щерба признавал, что «существующие грамматики далеко не исчерпывают всех нужных для владения данным языком грамматических и лексических правил» [Щерба 1947: 75]. Действительно, именно в ситуации языковых контрастов проявляется недостаточность, односторонность рассмотрения языка как замкнутой и строгой системы оппозиций. Большинство оппозиций при сопоставлении языков разбивается, и более универсальные единицы, единицы более адекватного сопоставления языков, обнаруживаются на более низком (атомарные смыслы) или более высоком (контекстуальные комплексы) уровне.

Но существуют ли оппозиции в реальности, или, как писал Кеннет Берк, Man is Inventor of the negative: в природе отрицательное отсутствует, и все оппозиции являются всего лишь продуктами символических систем действующего человека. Действия человека, как морального агента, подразумевают выбор, находящий свое самое совершенное выражение в оппозиции да/нет [Burke 1966: 9-11]. С точки зрения функциональной грамматики, как грамматики выбора, над этим стоит задуматься.

Обратимся к конкретному материалу данной работы и рассмотрим довольно удивительное явление. Каким образом носитель некоторого языка, в явной грамматике которого наличествует некоторая оппозиция, может в ситуации межъязыкового контраста (перевод) распознать эту оппозицию (точнее, какой-то из членов этой оппозиции, или проще – некоторое грамматическое явление) в речевом произведении (тексте) на другом языке, в котором данная оппозиция латентна, а данное грамматическое явление растворено в околограмматическом меоне скрытой грамматики?

Положим, имеется язык L, один из текстов на этом языке Т_L переведен на языки L₁, L₂, ... L_n. Нас интересует явление g_(1«n), присутствующее как грамматизованное в явных грамматиках L₁«L_n (один из членов грамматической оппозиции в рамках грамматической категории или вся категория целиком), но отсутствующее категориально в грамматике L: g_ø. В возможном корпусе можно предположить два варианта распределения примеров: а) случайный разброс g_(1«n) в переводах с L; б) параллельное употребление g₁,  g₂, ... g_n , по крайней мере, в некоторой группе ситуаций, в ответ на g_ø в оригинале. Наблюдается как раз последнее в большей степени, чем первое. Что же заставляет каждого (независимого) переводчика Т_L употреблять регулярно одно и то же средство в этой группе примеров? Далее, что заставляет всех независимых переводчиков на языки L₁«L_n употреблять параллельные явления g_(1«n) в переводах одного и того же примера? И еще, чем же при этом объяснить ограничения на употребление этого явления в отдельных примерах и в группах примеров? Иногда в таких группах несовпадающих переводов выбором переводчика на какой-то из языков оказывается как раз противоположный член оппозиции.

Все вышеприведенные примеры наводят на одну мысль: сопоставление языков на уровне g малоэффективно, следует искать более адекватную единицу сопоставления, с одной стороны, и более широкую рамку для приравнивания языков – больше формы, но, вероятно, все же меньше предложения – с другой.

При отсутствии g в явной грамматике языка перевода интегральное значение и его атомарные составляющие не теряются, а перераспределяются в рамках единого контекстуального комплекса. Контекстуальные комплексы, интегрирующие атомарные смыслы, обладают эффектом неаддитивности. Более того, именно эти комплексы бросаются в глаза при сопоставлении языков, повторяясь в различных языках либо полностью, либо частично. При этом ощущается неслучайный, аттрактивный характер сочетания атомарных смыслов в таком ‘кластере’, наличие универсальных типов этих комплексов, функциональных типов в рамках некоторого общего поля или континуума грамматических смыслов.

Само существование перевода и возможности освоения иностранного языка, а также конкретика подобных межсистемных трансформаций, позволяют предположить, что при всем разнообразии разноуровневых средств выражения в различных языках и нерасчлененности внешнего континуума имеется достаточно жестко заданный набор возможных атомарных смыслов и их интегральных единств. Именно такие интегральные единства (грамматические интегралы) и могут быть единственным универсальным основанием для сопоставления языков, в практическом применении – в рамках грамматико-контекстуальных комплексов (ГКК) в конкретных языках – единицей или рамкой сопоставления, перевода, обучения. Грамматические интегралы не принадлежат ни одному конкретному языку и, в то же время, присутствуют во всех: либо эксплицитно, в виде грамматических категорий и форм, либо имплицитно, в виде скрытой грамматики.

Автор выражает признательность кафедре общего языкознания Санкт-Петербургского государственного университета, которой заведует Людмила Алексеевна Вербицкая. В стенах СПбГУ была написана основная часть этой книги. Вдохновителем исследования был незабываемый Юрий Сергеевич Маслов, успевший увидеть, к сожалению, лишь первые результаты. Много ценных советов дал и Евгений Дементьевич Панфилов, которого также уже нет с нами. Без их поддержки, а также без критического участия многих коллег из Воронежа, Санкт-Петербурга, Минска, Волгограда, других городов было бы трудно рассчитывать на успешное завершение работы.