Подпись: Как писал когда-то А. П. Сумароков, обращаясь к типографским наборщикам, «... языки составляются не учеными людьми, но людьми, и не одними рассудительными, но всякими» (Русские писатели 1955: 42). Действительно, первотворцами языка являются «простые» люди или, как сейчас их стали называть, «наивные пользователи» языка. Последний термин, хотя и стал практически общепринятым (и не только в русском научном обиходе, ср. англ. naive users of language), и звучит «обидно», и не до конца отражает роли «простых» людей. Наивные пользователи являются не только создателями, но и первыми исследователями языка. Именно обыденное сознание человека приходит к первичным обобщениям касательно как собственного языка, так и языка других людей, либо других народов. Особенности обыденного сознания накладывают отпечаток на формирование научных представлений – как в филогенезе, так и в онтогенезе. Сложная, полная переплетений и даже хитросплетений картина, в которой черты обыденного и того, что называется научным знанием, находятся в постоянном взаимодействии как исторически, так и в текущий момент – таково сознание пользователя языка. Как многие предрассудки собственной «жизни в языке» отдельного человека, так и многие заблуждения научных теорий в истории развития языкознания, ‘naivete and myths’ in some language theories (Harris 1980: 4–7) можно объяснить спецификой формирования обыденных представлений и понятий. Как справедливо замечает С. Г. Воркачев, «в обыденном сознании в рудиментарном или зачаточном состоянии присутствуют ‘дички’ всех бывших, существующих и будущих научных теорий, верных и ошибочных» (Воркачев 2004: 84). Наука – постоянное исправление ошибок (correction des fautes), избавляющее с течением опыта от общераспространенных первичных заблуждений, как мудро указывал французский философ Гастон Башляр (Bachelard 1983: 172). На самом же деле, с «первичными заблуждениями» не так просто расстаться, если это вообще возможно и целесообразно. Человек живет и действует как «наивный пользователь» языка, даже если сам становится профессиональным лингвистом. Граница, разделяющая научные (неспонтанные) и житейские (спонтанные) понятия «оказывается в высшей степени текучей, переходимой в реальном ходе развития с той и другой стороны неисчислимое количество раз» (Выготский 2006: 857). Столкновение повседневных представлений о языке с научными понятиями происходит постоянно и, прежде всего, – в сфере межъязыковых и межкультурных контрастов. Ареной столкновения служит сознание ребенка, школьника, студента, переводчика, журналиста – любого участника языковой деятельности, наблюдателя и создателя ее. В результате подобных столкновений в сознании «наивного пользователя» формируется «наивная картина языка» (Арутюнова 2000) – система представлений, понятий («концептов»), иногда догадок или обрывков незавершенных обобщений, предрассудков и заблуждений (общих или частных) о языке, языках, способах их использования и изучения, их роли в познании и деятельности человека и т. п. Как отмечает Н. Д. Арутюнова, в жизненной, практической философии складываются концепты, понятия – «обыденные аналоги философских и этических терминов» (Арутюнова 1999: 617). Существенная часть этих понятий составляет основу бытовой, повседневной философии языка (Кашкин 2002). Взгляды наивных пользователей на язык привлекали внимание большей частью своей оценочной, нормотетической стороной: чудачества «народной этимологии», разнообразная поэтическая либо юмористическая «игра слов», рассуждения о правильности и неправильности употребления, т. наз. complaint tradition (Milroy & Milroy 1985: 6), своеобразный «лингвистический этикет», «как надо говорить» (van Lier 1997: XII) и т. п. Взгляды же на собственно устройство языка, которые формируются в повседневной философии, «народном языкознании» (Арутюнова 2000: 7) долгое время находились в тени. Во второй половине прошлого столетия интерес к бытовой металингвистике, «знаниям о языке», «folk linguistics», «folk models», «everyday knowledge of language», «language learning beliefs», «personal constructs», «critical language awareness», «metalinguistic / metacognitive knowledge», «Spachbewußtsein» и т. п. значительно возрос (Dufva 1994: 22–23; Encyclopedia 1997). С неменьшим интересом исследовались метакогнитивные аспекты в других сферах познавательной деятельности человека (Kelly 1963; Schommer 1995; ан Нгуен-Ксуан 1996 и др.), повседневная философия и обыденное сознание вообще (Berger 1966; Flavell 1979; Улыбина 2001 и др.). Рус. Слово – серебро, молчание – золото, англ. Speech is silver, silence is gold, франц. La parole est de l'argent et le silence est d'or (Jeu de mot) и др. – совпадают не случайно, и это не единственное, да, может быть, и не главное совпадение. Первое наблюдение автора данной статьи за метаязыковыми представлениями было таким: «(в родном языке) у каждого слова одно строго закрепленное за ним значение» (из интервью). Это мнение повторилось в других анкетах и интервью русских студентов, а также у финских, немецких студентов, наблюдения за подобными представлениями встретились и в публикациях авторов из других стран. Многие исследователи приходят к выводу об универсальности эпистемологических представлений вообще, независимо от сферы познания (Mori 1999: 403; Schommer 1995: 424). Повторяемость характеристик повседневных понятий «народной лингвистики» у разных народов также дает возможность говорить об универсальном характере метаязыковых мифологем наивных пользователей. Представления наивного пользователя языка кристаллизуются в следующих мифологемах и системах мифологем: 1) мифологема вещности слова и вещного характера языка (реификация слов); 2) представление о естественной связи слова и вещи, которое оно обозначает (семиотическая не-арбитрарность); 3) представление о дискретности семантики («внутренняя» реификация семантики слов-вещей) 4) механистический контекстуальный детерминизм (взаимная детерминация слов-вещей в высказывании); 5) процедурная мифология, т. е. мифология перевода и обучения, включающая прием пословного, линейного перевода, представление о накопительном характере языковой памяти («мешок» со словами-вещами); 6) мифология языковой и культурной границы, включающая оценочные представления о «характере» языков («самый красивый», «самый простой», «самый правильный» и т. п.) и другие межкультурные стереотипы; 7) мифология авторитетности в языке (поиск истины в словах и речах, либо признание авторитетности кого-либо из коммуникантов, правила и свобода в языковой деятельности и т. п.). Подробнее классификация мифологем повседневного знания о языке рассматривалась в предыдущих публикациях автора (Кашкин 2002: 18–30; Kashkin 2006: 41). Обыденное сознание хранится и воспроизводится в языке. «Наивная картина мира» как факт обыденного сознания воспроизводится пофрагментно в лексических единицах языка (Воркачев 2004: 29). Сравним отражение первой мифологемы (мифологемы вещности слова) в концептах фольклора и художественной литературы, с одной стороны, и в результатах анкетирования и интервьюирования наивных пользователей, изучающих язык. Иллюстративный материал данной статьи взят из корпуса примеров, полученного в результате сплошной выборки из нескольких произведений (пока, в основном, на английском языке), собранных в рамках гутенберговского проекта, а также отчасти Британского национального корпуса. Использованы также материалы включенного наблюдения, анкетирования и интервьюирования, проводившегося автором и слушателями семинаров в гг. Воронеже, Екатеринбурге, Тамбове, Краснодаре, Ювяскюля (Финляндия) и др. Некоторые примеры заимствованы из публикаций других авторов (со ссылкой) и из корпуса аспирантки О. Ю. Смирновой.
Hosted by uCoz