Назад на страницу В.Б.Кашкина

 

Я.Н.Еремеев, В.Б.Кашкин

О мотивированности действия,

совершаемого вследствие директивных высказываний

«Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторону: уходили комсомольцы на гражданскую войну», – в данном прецедентном тексте отражена идеальная ситуация для механистической модели коммуникации. Партия сказала: «надо», комсомол ответил: «есть», и – совершил действие в ответ на речевой стимул. Но идеал невозможен, ведь были и те, кто аргументировал свой отказ совершить действие так: «В Красной Армии штыки, чай, найдутся, – без тебя большевики обойдутся». В данном случае мы имеем дело с примером диалогического характера общения, речевое воздействие представлено как коммуникативное взаимодействие (Кашкин 2000: 5-7, 71-75). В самом деле, какова причина исполнения действия в ответ на приказ, каковы аргументы взаимодействующих коммуникантов с той и другой стороны, возможно ли неисполнение действия?.. Эти и многие другие вопросы возникают, если директивные высказывания рассматриваются не только с точки зрения их языкового исполнения, но и как элемент дискурса (под дискурсом мы понимаем речь, коммуникацию, непосредственно вплетенную в общественный praxis, т.е. действия, деятельность коммуникантов).

Сам термин «коммуникация» (от лат. сommunus – общий) предполагает, что в этом процессе происходит не только и не столько речевое воздействие одного коммуниканта на другого (хотя и это имеет место), но прежде всего их речевое взаимодействие. Собеседники вступают в общение с целью достигнуть какого-то результата, желательного или для одного из них, или для обоих. Но первичным, необходимым условием достижения этого результата будет взаимопонимание коммуникантов, их консенсус, согласованность.

Занимаясь исследованием особенностей функционирования директивных высказываний, мы пришли к выводу, что, несмотря на кажущуюся однонаправленность этого типа высказываний от говорящего к адресату и несомненный приоритет говорящего в директивном иллокутивном акте, в существе своем директивные высказывания схожи с высказываниями любого другого типа и могут реализовываться только в составе двустороннего акта коммуникации при активном взаимодействии его участников.

При осуществлении директивного коммуникативного акта адресант облекает свою директивную интенцию в определенную вербальную форму с тем, чтобы убедить собеседника в необходимости или желательности совершения какого-либо действия и таким образом инициировать это действие.

Какие же существуют способы убедить адресата совершить действие? Самый простой и очевидный – просьба:

Приходи ко мне в гости (Успенский). Расскажите, если можно (Соловьев).

Очевидно, просьба лежит в основе всякого директивного высказывания. Однако, обращаясь к собеседнику с просьбой, говорящий отнюдь не всегда уверен, что эта просьба будет непременно исполнена. В самом деле, ее исполнение зависит от волевого акта собеседника, а отнюдь не говорящего. Поэтому и возникает необходимость убеждения адресата, необходимость аргументировать свою просьбу[1].

Средства аргументации при высказывании просьбы могут быть как вербальными, так и невербальными. К числу последних можно отнести многочисленные и разнообразные конвенциональные условия. Это такие постоянные характеристики коммуникантов, как их социальный статус (Карасик, 1992), их взаимоотношения друг с другом, а с другой стороны – особенности конкретного коммуникативного контекста. Эти условия сами по себе могут создавать для адресата достаточную мотивацию, чтобы он согласился исполнить и исполнил просьбу говорящего. Однако не всегда этих условий оказывается достаточно, и тогда появляется необходимость в вербальной аргументации.

На наш взгляд, все используемые в директивных высказываниях способы аргументации можно разделить на две группы, в зависимости от того, ставит ли говорящий перед собой в акте коммуникации задачу взаимодействия с собеседником, или его цель определяется как воздействие на слушателя. Говоря языком прагматической лингвистики, стремится ли говорящий к соблюдению «максимы искренности» или нет. Очевидно, что если говорящий сознательно придерживается принципа искренности, не скрывает своего коммуникативного намерения и не пытается завуалировать или каким-то образом подменить тот тип отношений, в котором он находится с собеседником (как это возможно сделать, мы покажем чуть ниже), то как раз и происходит коммуникативное взаимодействие говорящего с адресатом. Образно говоря, говорящий «открывает свои карты» перед собеседником – он прямо излагает содержание своей просьбы и, если считает, что в данном коммуникативном контексте просьба прозвучала недостаточно убедительно, дополняет ее. Эти дополнения могут носить характер разъяснения ситуации:

Однако, Мисси вас ждет. Подите к ней она хотела вам сыграть новую вещь Шумана (Толстой). Скажите уж поскорей, извините…очень нам торопиться надо, и ребятишки не кормлены (Шмелев). Только ты захвати с собой, пожалуйста чашки, а то у меня нету ну никакой посуды (Успенский).

Возможна и другого рода аргументация, например – угроза или, наоборот, обещание награды:

Федор Павлович, в последний раз условие, слышите. Ведите себя хорошо, не то я вам отплачу (Достоевский). Послать, непременно послать! А девок можно поднять как тогда, Марью особенно, Степаниду тоже, Арину. Двести рублей за хор! (Достоевский)

Такого рода аргументацию можно назвать обращением к разуму. Не менее часто встречается и обращение к чувствам адресата:

Воды, воды! Мама, ради Бога, сходите сами, поторопите Юлию, которая где-то там завязла и никогда не может скоро прийти! Да скорее же, мама, иначе я умру… (Достоевский). Очень бы я только попросил вас книгу оставить – я занимаюсь сейчас подготовкой переиздания (Полетаев). Я уже просила вас, Яков Антонович, поговорите, пожалуйста, с председателем (Полетаев). А если я очень вас о том попрошу, неужели вы откажете в моей просьбе? Я вас очень прошу: сходите к ней. Уверяю вас, бояться вам нечего (Нилус).

В таких высказываниях мы видим уже чисто языковые, риторические приемы, которые говорящий использует, чтобы уговорить адресата исполнить действие, а не убедить его в объективной необходимости этого действия или важности его для самого адресата. Рассмотрим эти приемы более подробно.

В ситуации использования директивных высказываний говорящий является, как правило, инициатором действия, а адресат – его предполагаемым исполнителем. Тем не менее, не только в тех редких случаях, когда адресат и исполнитель действия – разные люди, или когда говорящий обращается к одному из нескольких людей, которые в данной ситуации могли бы стать его адресатами, но и в более частотных случаях общения tête-à-tête, говорящий называет адресата по имени, званию, или как-либо иначе, то есть, использует обращение. Казалось бы, необходимости в этом нет, адресат, безусловно, поймет, что говорящий обращается именно к нему и без всякого обращения. Однако, в весьма значительном количестве директивных высказываний (более 25% от общего числа) присутствует та или иная форма обращения – чаще всего это имя или фамилия, общепринятые формы обращения к незнакомым и малознакомым людям. Очевидно, здесь мы наблюдаем определенную зависимость готовности адресата исполнить директив от формы последнего.

Обращения бывают весьма различными и их можно классифицировать по многим критериям, например, по стилистическому и ситуативному (Брагина 2000). Они могут быть обусловлены как постоянными характеристиками людей (имя, пол, национальность), относительно устойчивыми (профессия, возраст, внешний вид, характер и привычки и т.д.), и переменными, ситуативно обусловленными признаками (сосед, земляк, больной, мальчик в красной куртке и тому подобное, наконец, ты и вы). По стилистическому критерию Л.В.Брагина выделяет обращения элитарные, среднелитературные, литературно-разговорные, фамильярно-разговорные, просторечные, народно-речевые и профессионально-ограниченные (Там же: 45). Наиболее частотными автор признает второй, третий и четвертый из указанных типов. Результаты нашего исследования согласуются с этим выводом, за подробной же характеристикой обращений мы отсылаем читателя к указанной работе и другой литературе. Нас же в данной статье обращения интересуют лишь как один из способов увеличения иллокутивной силы директивных высказываний.

Частое использование обращений в ситуации, где прямая необходимость в них отсутствует, очевидно, объясняется мнением говорящего (подкрепляемым его коммуникативным опытом), что обращение косвенным образом усиливает иллокутивную силу высказывания, действуя на адресата подобно вежливым формулам, то есть, способствуя его благорасположению к говорящему и его просьбе. В русском языке наиболее частотные, универсальные обращения: господин, госпожа, милостивый государь, сударь, сударыня, товарищ, гражданин (в советский период) и менее формальные – голубчик, любезный, уважаемый, а также титулы, звания или профессии адресатов[2].То же самое наблюдаем и в английском: Jack, Мr. Watson, Dr. Watson, Sir, Madam, Miss, my Lord, Colonel, Mother, cabby, dear boy, etc. (Джек, мистер Уотсон, доктор Уотсон, сэр, мадам, мисс, милорд, полковник, мама, извозчик, дорогой мальчик и пр.).

Следует остановиться и на только что упомянутых формулах вежливости. Они, так же как и обращения (в указанном выше типе высказываний с очевидным адресатом), не являются необходимыми в структуре директивов. Тем не менее, использование вежливых слов и конструкций характерно именно для директивных высказываний, порой даже для весьма лаконичных, эллиптических. К способам придания высказыванию «вежливого» вида относятся помимо интонации специальные «вежливые» слова, обороты, а также синтаксические конструкции.

«Вежливых» директивных высказываний относительно немного. Что касается русских «вежливых» слов, то это, конечно, пожалуйста, глаголы пожалуйте, прошу, извольте, соблаговолите, частица -ка, прибавляемая к глаголам в повелительном наклонении, а также показатель условного наклонения бы. Остальные индикаторы вежливости не являются регулярными и общее их количество по сравнению с только что приведенными весьма невелико.

Английские индикаторы вежливости: эквивалент русского пожалуйста, слово please, которое стало особенно популярным в современном английском, вытеснив ряд своих конкурентов: pray, kindly; обороты if you would be kind enough, if you have the great kindness/goodness, like a good man/boy, а также и своего «предка»: if you please. Там, где 70 лет назад англичане употребили бы одну из названных формул, ныне почти исключительно используется please, которое часто уже и не воспринимается как специальный индикатор вежливости. Кстати, подобная тенденция унификации индикаторов вежливости, хотя и в меньших масштабах, наблюдается и в русском языке, где слово пожалуйста также вытесняет другие «вежливые» формулы.

Еще одним способом повышения директивной иллокутивной силы высказывания являются лексические и синтаксические интенсификаторы. В русских директивах это – повторение глагола, обозначающего предлагаемое действие, либо объекта этого действия (е.g.: Воды! Воды!), либо субъекта действия, то есть обращение (Человек! Человек!! [подойди сюда][3]); затем специальные усилительные слова: лучше, живо, быстро, мигом, непременно, так, ну, да и прочие; и, наконец, частица же (Подойди же сюда).

В английских директивах интенсификаторы встречаются реже (что, очевидно, подтверждает мнение о том, что англичане предпочитают апеллировать не к чувству, а к разуму – действительно, эксплицитная вербальная мотивация действия в английских примерах весьма частотна, чего о русских директивах сказать нельзя).

В наибольшем количестве директивных высказываний наличествует повторение одного из членов директивной конструкции. Затем можно отметить эмфатическую конструкцию с глаголом do (e.g.: Do sit down). Также достаточно часто употребляются обороты for God’s/Christ’s/Heaven’s/Goodness sake. Усилительный эффект может иметь наречие really, которое часто может использоваться в эллиптических высказываниях:

Really, sir! (В самом деле, сэр!) [You should not do that (Вам не следует этого делать)]. This really grows outrageous, Mr.Blessington (Это действительно становится возмутительным, мистер Блессингтон) [It is too much, you must stop it (Это уже слишком, вы должны это прекратить)] (Conan Doyle).

Можно также встретить глагол come, имеющий значение интенсификатора:

– Come, come, Mr. Merryweather, tell us all about it (Давайте, давайте, мистер Мерривезер, расскажите нам об этом все).

Этот глагол также может усиливаться частицей on, в последнее время ее можно встретить и с другими глаголами – императивами, которые приобретают благодаря ей значение призыва к продолжению действия (Shine on, go on etc., т.е. «сияй», «иди»).

В английском языке чаще, чем в русском, актуализируется в более или менее оригинальном виде виртуальная пропозиция директива в высказываниях, начинающихся со слов: I beg/implore/entreat/insist/strongly recommend you (Я прошу, заклинаю/умоляю/настаиваю/весьма рекомендую вам). Правда и среди английских директивов число подобных невелико. В русском языке их еще меньше:

Убедительно и вас прошу не беспокоиться и не стесняться (Достоевский).

Часть примеров директивов с пропозициями также свидетельствует о присущем англичанам в высокой степени индивидуализме – случаи, когда в актуальных высказываниях сохраняется пропозиция типа I suppose, I move etc., которые в русских текстах передаются обобщенными или безличными фразами:

Well, comrade, I suppose we’d better give you a seat in the meeting (Что ж, по-видимому, лучше пустить вас на собрание) (Chesterton). I move that Comrade Buttons takes the chair (Пусть товарищ Баттонс займет председательское место) (Chesterton). Might I beg that you will break it off (Будьте любезны, мистер Холдер, попробуйте отломить его) (Conan Doyle).

Все описанные выше риторические приемы аргументации свидетельствуют уже не только о стремлении говорящего вступить во взаимодействие с адресатом, но и о попытке оказать на него определенное воздействие. Среди указанных нами двух основных типов аргументации, используемых в директивных высказываниях, эти приемы носят промежуточный характер. Здесь воздействие сочетается с взаимодействием, поскольку говорящий не нарушает принципа искренности, он не скрывает своих намерений и не «мифологизирует» своих взаимоотношений с адресатом.

Однако существует и другой тип аргументации. В директивных высказываниях этого типа говорить о взаимодействии коммуникантов не приходится, налицо лишь попытка речевого воздействия адресанта на адресата. Особенно очевидно это проявляется в текстах письменных институционализированных директивных высказываний, которые мы предлагаем называть «общественными указателями» (public directives), далее – ОУ.

При анализе текста таких коммуникативных актов, как, например,

Вход категорически воспрещен. Только для персонала

 

Уходя, гасите свет

 

приходится сталкиваться с одним непростым вопросом. Каким образом получается так, что указания анонимных знаков и табличек беспрекословно исполняются подавляющим числом граждан?

Для того, чтобы ответить на поставленный вопрос, нам придется обратиться к понятиям, казалось бы, не имеющим прямого отношения к буквальному значению надписей и символов ОУ. Это – власть и миф.

А.Ф.Лосев писал о том, что миф не есть выдумка, но наиболее яркая и подлинная действительность. Это – совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола (Лосев 1999: 209-210). Миф, по Лосеву, есть символический план бытия, с различной степенью откровенности или прикровенности являемый в любом факте наличного, феноменального бытия.

Ролан Барт, исследуя миф с семиотической и лингвистической точки зрения, пишет: «Миф является вторичной семиотической системой. Знак… первой системы становится всего лишь означающим во второй системе. Материальные носители мифического сообщения, какими бы различными они ни были, как только они становятся составной частью мифа, сводятся к функции означивания… Миф – это сообщение, определяемое в большей мере своей интенцией, чем своим буквальным смыслом, и, тем не менее, буквальный смысл, так сказать, обездвиживает, стерилизует, представляет как вневременную, заслоняет эту интенцию» (Барт 1994: 78-89).

В рассматриваемом нами случае речь идет о сознательном или бессознательном завуалировании, а подчас и подмене мотивации высказываний. В отношении директивов эта мифологизация наиболее ощутима. Именно эта мифологизация привела к появлению в прагматике терминов «прескриптор» (имеется в виду говорящий), «предписываемое действие», тогда как совершенно очевидно, что решение об исполнении или неисполнении предлагаемого действия является исключительной прерогативой адресата – отсюда относительность всех команд, предписаний, приказов и т.д. Однако, сила мифа в современном обществе ничуть не ослабла по сравнению с «мифологичной» античностью. Именно поэтому категорически и безапелляционно выраженный директив часто воспринимается нами как нечто неотвратимое, то, чему мы должны следовать вне зависимости от нашего личного отношения к нему и его основаниям, его источнику. Те, кто издают эти команды, также считают, что они (команды) не подлежат не только обсуждению, но даже осмыслению. В результате и получается полное уподобление адресата бессловесному инструменту для достижения определенных целей. В последнее время лица, издающие директивы – в особенности это относится к ОУ – сознательно придают им форму, которая при минимальном раскрытии мотивации, часто являющейся недостаточной, обеспечивала бы максимальную эффективность их исполнения.

Р.Барт утверждал также, что «объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение – язык» (Барт 1994: 98).

Другой французский исследователь, Пьер Бурдье, также занимающийся проблемой языка и власти, писал что «значимость, «вес» коммуникантов определяется их символическим капиталом, признанием, институционализированным или нет, которое они приобретают в социальной группе… Магическая эффективность институциализированных актов неотделима от существования института, определяющего условия (относящиеся к исполнителям действия, времени и месту и т.д.), которые должны быть выполнены, чтобы магия слов осуществилась. Символическая власть – это та невидимая власть, которая может иметь силу только с согласия тех, которые не хотят знать того, что они являются ее объектами, или что они сами ее реализуют» (Bourdieu 1991: 67-164).

«Власть редко осуществляется как грубая физическая сила, чаще она облекается в символическую форму, и, таким образом, наделяется некоторой законностью, которой, в противном случае она не имела бы» (Там же: 23).

К тексту ОУ все это относится самым непосредственным образом. Высокая степень авторитетности источника ОУ по отношению к его потенциальным адресатам является одним из его основополагающих признаков. Несомненно, что отсутствие этого признака привело бы к катастрофическому снижению успешности применения ОУ.

Авторитетность ОУ во многом обеспечивается социальной мифологией. Человек, увидев категорически выраженный запрет НЕ КУРИТЬ или извещение о том, что данный вход ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, неизбежно придет к выводу о том, что за этими крайне лаконичными фразами, напечатанными на официально выглядящих табличках, кроется какая-то высокая властная инстанция, обладающая возможностью и полномочиями наказать нарушителя тем или иным образом.

Вспомним, что миф, по Р.Барту, является вторичной семиологической системой (Барт 1994: 117). То есть, видя надпись ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, мы расшифровываем ее следующим образом: «Если в это помещение войдет не член персонала, он будет удален, а возможно, и наказан, причем с санкции высшей законной инстанции».

Почему же в ОУ не употребляются тексты в развернутом виде, тексты «первичные»? Во-первых, в этом нет необходимости: все члены общества знакомы с его мифологией или неписаными законами. А во-вторых, и это очень важно, «первичный текст» был бы слишком категоричен и мог бы даже вызвать сомнение у ряда граждан относительно своей легитимности: «миф основан на внушении, он должен производить непосредственный эффект; не важно, что потом миф будет разрушен, ибо предполагается, что его воздействие окажется сильнее рациональных объяснений, которые могут опровергнуть его позже» (Барт 1994: 117).

Еще Платон в деталях разработал теорию мифа. По Платону, две основные функции мифа:

1)      «... служить суррогатной заменой разумного основания для некоторого суждения или поступка, – в тех случаях, когда истинное основание мнения или поступка недоступно в силу своей сложности»;

2)      способствовать тому, чтобы живущие совместно люди всю свою жизнь придерживались как можно более одинаковых взглядов относительно некоторых важных предметов» (Блинов 1996: 98).

Как раз обе эти функции мифа мы и находим воплощенными в полной мере в текстах ОУ.

Наиболее мифологизированными являются тексты инструктивных ОУ, целью которых являются не регулирование каких-либо отдельных действий индивида, а предписывание ему целой программы поведения, всего, что он «должен» и «не должен» делать в данном общественном месте.

Можно выделить целую группу лексико-синтаксических трансформаций текста, направленных на усиление эффективности этого класса ОУ (Fowler 1979).

Поскольку по своей интенции ОУ, или его «первичный текст» (по терминологии Р.Барта) есть директив, последний должен сводиться к тому, что конкретный источник ОУ указывает/предписывает конкретному адресату совершить или, напротив, не совершать какое-либо действие (Я ПРЕДПИСЫВАЮ ТЕБЕ / ВАМ: СДЕЛАЙ(ТЕ) Х).

Однако «вторичный», мифологизированный текст будет, как правило, иметь другую структуру вследствие ряда трансформаций.

Основную трансформацию можно назвать деперсонификацией. Трансформация подразумеваемого второго лица (ТЫ, ВЫ) в третье (СТУДЕНТЫ, ПАССАЖИРЫ и т.п.) при наименовании адресата – исполнителя действия с одновременной заменой императивной конструкции на декларативную (e.g.: ПАССАЖИР НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА НЕОПЛАЧЕННЫЙ ПРОЕЗД В АВТОБУСЕ) смягчает категоричность высказывания – прямое указание сменяется информацией о том, что необходимо для «пассажира» (а как бы вовсе и не адресата ОУ).

К «деперсонификации» примыкает «пассивизация» – замена активных структур пассивными (e.g.: ВХОД В ОТДЕЛЕНИЕ БЕЗ СМЕННОЙ ОБУВИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ). В параллельной активной конструкции пришлось бы указать источник запрета – кто именно запрещает данное действие. Да и форма глагола (ЗАПРЕЩАЕТСЯ) воспринимается не как процесс, а как состояние, данность, то, с чем необходимо мириться.

Отсутствием прямого указания исполнителей предписываемых действий люди, ответственные за публикацию текста, маскируют тот факт, что они пытаются контролировать поведение тех, кому этот текст адресован. Автора текста ОУ тоже определить чаще всего невозможно (в крайнем случае, можно увидеть ссылку на некую безличную «администрацию»).

Этот прием деперсонифицирует отправителя, а, с другой стороны, подчеркивает его нежелание рассматривать адресата как индивидуума. Все это не может не привести к отчуждению отправителя и адресата текста ОУ, к увеличению дистанции между ними.

С помощью трансформации текста можно фактически менять местами распределение прав и обязанностей. Р.Фаулер предлагает назвать такую трансформацию тематизацией (Fowler 1979: 117).

Вот один пример такой конструкции: ПАССАЖИР ОБЯЗАН ОПЛАТИТЬ ПРОЕЗД СОГЛАСНО УСТАНОВЛЕННОМУ ТАРИФУ.

В этой пассивной конструкции номинальное обозначение объекта (ПАССАЖИР) находится на позиции темы, то есть в начале предложения, а эта позиция обычно ассоциируется с местом исполнителя – субъектом. Очевидно, «первичный текст» здесь будет звучать так: «Данная инстанция (водитель или руководитель организации) обязывает вас, пассажиров, оплачивать проезд согласно установленному тарифу». Тем не менее, читатель находится под сильным влиянием предположения, что субъект здесь – пассажиры (то есть, в том числе, и он), а значит и действие производится не над ними, а, напротив, они сами его совершают.

Итак, цель авторов подобных ОУ – выбор такой стратегии построения текста, которая максимально соответствовала бы их замыслу – повлиять на поведение адресата нужным им образом.

Для того, чтобы это намерение не натолкнулось на сопротивление адресата, текст ОУ, с одной стороны, не должен показаться последнему чересчур «невежливым», категоричным, а, с другой стороны, позиция автора должна быть представлена в тексте как высоко авторитетная, а его указания – как законные, разумные, не подлежащие сомнению и различным толкованиям.

Итак, мы попытались показать, что аргументированность директивного высказывания есть causa sine qua non любого высказывания этого типа, так как отсутствие аргументации приведет к весьма низкой степени вероятности исполнения предлагаемого действия. Тип аргументации, используемой говорящим в конкретном высказывании, будет определяться как особенностями коммуникативного контекста, так – и в не меньшей степени – отношением говорящего к адресату и к самому акту коммуникации.

 

Литература

1.     Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.,1994.

2.     Блинов А.Б. Общение. Звуки. Смысл: Об одной проблеме аналитической философии языка. М.,1996.

3.     Брагина Л.В. Обращения как отражение типов речевых культур // Языковая структура и социальная среда: Сборник научных трудов студентов / В.Б.Кашкин (отв.ред.). Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000, С. 45-48.

4.     Карасик В.И. Язык социального статуса. М.,1992.

5.     Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000.

6.     Лосев А.Ф. Общение. Звуки. Смысл: Об одной проблеме аналитической философии языка. М.,1996.

7.     Стернин И.А. Общественные процессы и развитие современного русского языка. Воронеж,1997.

8.     Фанян Н.Ю. Многомерность аргументации: проекция на лингвистическую область. Краснодар: КубГУ, 2000.

9.     Bourdieu P. Language and Symbolic Power. Cambridge, 1991.

10.  Fowler R., Hodge B., Kress G., Trew T. Language and Control. L., 1979.

 

Назад на страницу В.Б.Кашкина